Анри Кок - Сиятельные любовницы
— Но, — возразила Бианка, — кто поручится нам, что эти мужики сохранят тайну нашего торга.
— Не беспокойтесь, когда мы будем там, мы все устроим.
Через три месяца, под тем предлогом, что городской шум ее утомляет, Бианка отправилась в свой увеселительный дворец у подножья горы Мурельо. Там, несколько дней спустя, в сопровождении своей подруги, она начала не то чтоб настоящие розыски — было еще слишком рано, — но разведку того, что им требовалось.
Инесса Мандрагоне не ошиблась, стоило только побывать в хижинах по соседству с дворцом. В Мурельо, Монтелуно, Фиезоле божественное изречение «плодитесь и размножайтесь!» — приводилось в исполнение с несравненным радением. Эти деревушки были истинными рассадниками ребят.
— Это странно! — говорила Бианка Мандрагоне. — Все эти женщины, большинство которых ничего не может дать своим детям, кроме бедности, — плодовиты, а я, сын которой был бы принцем, — бесплодна!
Мандрагоне не знала, что ответить Бианке; философ ответил бы ей:
— Бог благословляет законные союзы и отвращается от прелюбодейной любви.
Среди других хижин, в которые любила заходить Бианка, мечтая о том сыне, которого она хотела купить, была хижина рыбака из Мурельо, по имени Джиакомо Боргоньи, жена которого была беременна шесть месяцев. Антонии было девятнадцать лет, она обожала своего мужа. Между том последний обходился с ней холодно, иногда доже грубо, На вопрос, сделанный однажды Бианкой о характере ее мужа, Антония отвечала:
— Увы, сеньора! Мы очень, бедны и с тех пор, как я беременна, Джиакомо с еще большей грустью видит нашу бедность. Он говорит, что имея только для двоих, нам нечего делать с ребенком… а не имея возможности жаловаться на милосердного Бога, он жалуется на меня… Как будто это моя вина!..
Бианка и Мандрагоне обменялись взглядами. Этот человек, который сожалел, что он отец, годился для них, с ним можно было уладить дело.
— Правда, — сказала Мандрагоне, — ребенок — тяжелая ноша!..
— О! — возразила крестьянка, — но это также счастье!..
— А! Так вы не разделяете чувств вашего мужа?..
— Я?.. О, нет!.. Я говорила Джиакомо, что когда наш ребенок родится, он не будет нам в тягость, сначала я буду кормить его моим молоком, потом… потом моим хлебом, Я буду есть немного меньше — вот и все.
— Мать будет труднее убедить, чем отца, — сказала по окончании этого разговора Бианка Мандрагоне.
— Ба! — ответила последняя, — если он прикажет, она послушается. Словом, мы увидим, что нам делать, когда настанет время.
Однажды утром Антония Боргоньи родила сына.
Вечером Мандрагоне явилась к рыбаку.
Мать спала на постели, рядом с ней сын, отец поправлял свои сети при свете костра из виноградных лоз. При виде посетительницы он поспешил оставить свое занятие.
— Мне нужно поговорить с тобой, Джиакомо, — сказала она.
— Я вас слушаю, сеньора.
— Не здесь. Пойдем.
Рядом с хижиной был маленький садик, в него-то и привела сеньора крестьянина, Сидя рядом с ним, она без предисловий сказала:
— Хочешь получить тысячу секинов?
Тысячу секинов? Целое состояние! И у него спрашивают, хочет ли он получить?..
Сначала он ответил: «Да!», потом спросил: «Нужно убить человека, который вам неприятен? Я готов».
Мандрагоне улыбнулась.
— Нет, — ответила она. — Не то.
— Что же?
— Мне нужен твой сын.
— Мой сын?..
— Да. Одна моя подруга, у которой нет детей, хочет иметь одного. Отдай мне ребенка, я тебе дам тысячу секинов. И будь спокоен, он будет счастливее, чем у тебя. Ну?..
Джиакомо молчал. Предложение, хоть и было выгодно, тем не менее произвело на него неприятное впечатление. Он почти ненавидел своего ребенка прежде, чем он явился на свет, но он полюбил его, когда он родился.
— Ну же? — повторила Мандрагоне.
— Но жена… жена никогда не согласится… — пробормотал он.
— Разве тебе нужно спрашивать у жены?
— Я вас не понимаю.
— Ты поймешь сейчас. Сегодня ночью, когда жена твоя будет спать, ты возьмешь ребенка и принесешь ко мне. А когда жена твоя проснется, ты скажешь ей…
— Что я скажу ей?
— Не проходят ли здесь цыганские таборы?
— Да, бывает.
— Ну, так какая-нибудь цыганка в твое отсутствие не могла разве войти в твою хижину и похитить ребенка, пока мать спала? Эти проклятые египтяне все воруют детей, это известно. Теперь твой ответ. Слушай, я не хочу торговаться и даю тысячу пятьсот секинов.
Джиакомо поднял голову. Он начинал входить во вкус.
— Две тысячи, — сказал он.
— Гм! А ты жаден, мой друг! — сказала испанка. — По хорошо, две тысячи.
— Где я найду вас?
— В полночь у развалин старинного монастыря в Фисзоле.
— В полночь. Ладно.
В полночь Ипесса Мандрагоне, в сопровождении хорошо вооруженного лакея, испанца по имени Сильва, преданного ей душой и телом, была на месте назначенного свидания. В четверть первого пришел Джиакомо с ребенком.
— Вот! — сказал он глухим голосом. — Деньги?
— На. Но что случилось? Твоя жена?..
— Не бойтесь, жена моя ничего не скажет. Она умерла.
— Умерла?!
Не дав никакого другого объяснения, рыбак взял мешок с золотом и удалился.
— Умерла! — повторила потрясенная Мандрагоне. — Он убил ее!..
И после некоторого молчания, обернувшись к своему спутнику, проговорила:
— Вот какое дело, Сильва. Я хотела показать тебе этого человека, чтобы, как-нибудь поссорившись с ним на дороге, ты убил его… Но если он сам убил свою жену, то нам нечего хлопотать о нем, потому что, вероятно, он сегодня же покинет страну, чтобы никогда больше в ней не появляться.
Мандрагоне как в воду глядела. Уйдя из Фиезоле, Джиакомо вместо того, чтобы направиться к дому, пошел в другую сторону. И его больше не видели в Мурельо.
Вот что произошло между рыбаком и его женой: когда, воспользовавшись сном бедной матери, он, следуя совету Мандрагоне, хотел взять ребенка, она проснулась. Тщетно Джиакомо уверял, что он хочет поцеловать своего дорогого малютку, крестьянка, пораженная каким-то мрачным предчувствием, упорно отказывалась хоть на минуту расстаться со своим сокровищем. Время приближалось, его ждали в Фиезоле с двумя тысячами секинов… Кровь бросилась в голову негодяя. Ничего не добившись лаской, он пошел на насилие.
— Ото такой же мой ребенок, как и твои!.. Я требую его себе!
— Для чего? Чтобы убить его?
— Да нет же!.. Он будет очень счастлив… счастливее, чем у нас. Мне поклялись.
— Счастливее, чем у нас? Где, с кем?..
— Я тебе расскажу позже. Отдай мне его!..
