Алексей Иванов - Тобол. Много званых
– Тебе того не повторить.
– Тогда тем более скажи, – усмехнулся Авдоний.
Старец Авраамий Венгерский был вождём сибирских раскольников, если вождём можно назвать немощного старика, прячущегося в тайге. Лет десять назад дозорщики тюменского воеводы Осипа Тухачевского поймали известную раскольщицу Ненилку, беглую стрелецкую жёнку. Кнут развязал ей язык, и Ненилка выдала убежище Авраамия. Служилые нагрянули в тайный скит и схватили старца. Его бросили в тот же архиерейский каземат, где ныне сидели Авдоний и братья. Это было при митрополите Филофее.
Владыка не представлял, насколько раскольники хитры и настойчивы. Он дозволил Авраамию под караулом ходить на праздничные службы в Знаменскую церковь. А тобольские сподвижники Авраамия собрали денег и наняли мужика Калину – огромного слабоумного детину. На рождественской службе прямо посреди толпы Калина взял маленького худенького старичка Авраамия на руки, спрятал у себя на груди под тулупом, словно котёнка, и вынес из церкви мимо караула. Авраамий снова исчез в тайге.
– К Авраамию думаешь сбежать? – спросил Семён Ульянович.
– Вовсе не думаю, – с пренебрежением ответил Авдоний. – Авраамий – агнец дряселоватый. Только повести писать хорошо умеет, а пружаться врагам – слаб духом. Я уйду халугами и нырище себе найду без Авраамия.
Старец Авраамий и вправду отвергал самозверство раскольщиков.
Семён Ульянович никогда не встречался с Авраамием, хотя сколько раз проходили друг мимо друга. Аврамка, сын тобольского служилого человека, принял постриг в Кодском монастыре, когда Сёмке Ремезову сыну Ульянову было всего шестнадцать лет. В спор за старую веру инок Авраамий впервые вступил в Тобольске с митрополитом Корнилием. Авраамия тоже сослали – в Туруханск. Он притворно покаялся, как многие другие расколоучители, и его отпустили. Вместе с монастырским другом Иванищем Кондинским Авраамий поселился на заимке Кодской обители близ Ялуторовской слободы. Здесь схимники обрели великих собеседников – старца Далмата и сына его Исаака. Тогда же Авраамий с Иванищем и основали свою пустынь.
Это был маленький остров среди непроходимых Ирюмских болот, что простирались в междуречье Исети и Пышмы. Тропинка к острову начиналась в деревне Дальние Кармаки. На острове у схимников стояли кельи и часовня; в стволы красных кремлёвых сосен были глубоко врезаны киоты, в которых схимники, обходя остров, в сумерки зажигали лампады. Мужики с Дальних Кармаков проводили в пустынь только тех, кому доверяли. Раскольники шли по тайным тропам через гиблые болотные бучила; гости уносили рукописи Авраамия, а гонцы – письма к Аввакуму. Иванище и умер на этом острове, и Авраамий поставил на его могиле огромный крест-голбец с кровлей.
Тобольские, тюменские и шадринские воеводы разыскивали Авраамиево убежище ещё с того года, когда поп Даниил, приняв постриг от Иванища, устроил гарь на реке Берёзовке. Потом люди запылали в Утяцкой слободе. Потом в селе Каменка, потом на речке Тегенке, потом в скиту у Куяровской слободы, потом в Коргинской слободе на речке Юмаче. Человеческие костры внезапно с рёвом взметались из дебрей тайги, будто адское пекло сквозь треснувшую скорлупу земли прорывалось к небу столбами огня. Авраамий заклинал против гарей; он писал в скиты и слободы, что даже Аввакум не сжигал себя заживо – его сожгли враги, но бешеные кони несли колесницу против воли возничего, и таёжные гари не затихали. А власти не видели разницы между раскольщиками, и для них старец Авраамий был таким же, как беспощадные Кормчие. И тобольские служилые люди по грудь в трясине пробрались на Авраамиев остров и разорили пустынь Авраамия. И никто теперь не знал, где укрылся поверженный старец, да и жив ли он вообще.
Бревенчатая воротная башня на городском валу была обмётана инеем. Умная Гуня сама повернула в открытый проезд. Семён Ульянович бегло оглядел башню, которую возвёл почти тридцать лет назад. Да, непрочная песчаная почва всё-таки поплыла, и покосившаяся башня скоро ссыплется в ров. Копыта лошадей гулко простучали по дощатому настилу. За городскими укрепленьями открывалась пустая обширная росчисть, уже зарастающая кустами и мелкими ёлочками. Кто-то с утра проторил санный путь к лесу.
Кладбище находилось на небольшой поляне в лесу недалеко от опушки. Из сугробов печально торчали кресты. Пробитый санный след подвёл к свежей неглубокой могиле. Возле ямы на чурбачках стоял выдолбленный из колоды гроб – домовина. Рядом лежал уже сколоченный крест с кровлей – голбец. Вокруг не было ни души. В лесу стучал дятел. Семён Ульянович сразу понял, в чём тут дело. В Тобольске хватало своих раскольников и без ссыльных, и они знали всё, что творится в городе. Видно, вчера они как-то проведали, что на Софийском дворе умер узник. В жутковатой, нелюдимой и точной готовности к судьбе читалась железная воля старообрядцев.
– Это тебе, что ли? – озадаченно спросил Федька Матюхин у Авдония.
– Нефеле, дурак.
Авдоний поднялся с саней, загребая цепью снег, подошёл к домовине и сдвинул крышку. В гробу лежала подушка, набитая богородской травой, как и должно по древлеправославию, и «сряд» – неподшитый саван с колпаком, свивальник, пелена, лестовка и кипарисовый крестик на гайтане.
– Значит, и в Тоболеске нашлось, кому панафиды по Нефеле совершать, – удовлетворённо сказал Авдоний.
– А не мелковато ли? – спросил Федька, боязливо заглядывая в могилу. – Поленились, что ли, твои-то содружники?
– В самый раз, – ответил Авдоний. – А то ему вылезать тяжко будет.
– Кому ему? – испугался Федька. – Куда вылезать?
– Нефеле, кому же ещё? Когда приидет воскресение праведных, Нефеля пробудится в могиле, подобно всем спасенным, и восстанет к вечной жизни. Ежели яма глубокая, как ему выбираться без лестницы?
– Тьфу на тебя, еретик! – суеверно сказал Федька и перекрестился.
– Пособишь, гончар, тело обрядить?
Авдоний вернулся к дровням Федьки и решительно откинул крышку гроба. Бледный Нефеля казался живым и терпеливо ожидающим. Он словно сей момент зажмурился от внезапного зимнего света после темноты гроба.
Глава 8
Владыки волчьих стай
Капитан Табберт не хотел жить в одном помещении с простолюдинами, тем более – с русскими, и откупил у хозяев летнюю половину дома. Здесь ему хватало и пространства, и уединения. Летние половины в русских избах не имели печей, и зимой можно было замёрзнуть насмерть, поэтому Табберт приобрёл у торговца-азиата на базаре две медные жаровни. Теперь он считал свою сибирскую жизнь вполне налаженной, чтобы заняться каким-нибудь интересным и полезным делом в ожидании освобождения из плена. Табберт освоил русскую грамоту, и полковник Григорий Новицкий, ставший ему другом, приносил интересные книги из скриптория Софийского двора; географию Великой Татарии и Сибирского царства Табберт изучал у старого Симона Ремезова, если, конечно, осведомлённость этого любознательного варвара можно было считать наукой; в фехтовании он упражнялся с Юханом Ренатом. Табберт видел, что юнкер – человек со способностями, но склонный к меланхолии, и полагал, что должен укрепить воинский дух товарища.
