Сыновья - Градинаров Юрий Иванович

– Ура, ребята! Котёл исправен! – обрадовался Урванцев. – Сейчас проконопатим корпус, просмолим снаружи и внутри и катнём на воду.

– Может, пообедаем, а потом уж доведём дело до конца! – предложил Александр Сотников.

– Нет уж! Коль затеяли ремонт, надо услышать стук паровика. Самим интересно себя проверить! А чему мы ещё в жизни научились кроме того, что шашкой махать, – настаивал Фильберт.

– Николай Николаевич у нас высокий да худой. Его кормить да кормить надо! – засмеялся Сотников. – А то не осилит задачи экспедиции.

– Ладно, потерпим! – сказал Урванцев. – Наладим, он нас избавит от вёсел. И время сэкономим на обследование правого берега.

Николай Иванов принёс ведро смолы, запалил костёр. И вскоре, после конопатки, просмолили катер снаружи и внутри. Перекурили, ожидая, пока загустеет смола.

Александр снова попросил Николая:

– Пока мы рубим, подкинь ещё ведёрко уголька. Только покрупней.

Катер по каткам столкнули в воду. Переживали, выдержит ли нужное давление котёл. Когда он набрал необходимые параметры, Александр включил передачу. Нехотя закрутился гребной вал, и катер медленно пошёл по Фокиной. Александр развернул его, вывел на Енисей и направил вдоль правого берега к Потаповскому.

– Придётся на буксире за собой вести лодку с углем, когда пойдём до Усть-Енисейского порта, – сказал Сотников, причаливая к берегу. – Завтра возьму у матери краски и приведём судёнышко в божеский вид.

Обедая, выпили по паре рюмок водки, угостили местных мужиков, затем пошли на кладбище. Постояли у могил бабушки Александра Анны Яковлевны Бархатовой и Михаила Николаевича Пальчина. У Александра по щеке медленно скатывались мелкие слезы.

За десять дней они прошли на катере от Потаповского до Усть-Енисейского порта и обратно почти двести семьдесят вёрст. Обследовав правый берег, установили: угленосные породы на этой территории непосредственно по берегу Енисея нигде не выходят.

Возвращаясь назад, парни на сутки остановились у дяди Иннокентия в Ананьево. Помылись в бане, поели вкуснятины, приготовленной Анной Михайловной, поспали ночь на мягких постелях и на завтра собрались снова в путь. У Иннокентия Александровича старшая дочь Мария и сын Николай учатся в Енисейске, живут на квартире приказчика Михаила Наумова, а самая младшая, восьмилетняя Елена, учится читать и писать у мамы.

– Теперь стали жить спокойнее, Александр! Власти никакой не видать! Бывший смотритель Дудинского участка Павел Головлёв погиб на гусиной охоте. Ружье разорвало. Больше на его место никого не присылали. Упразднили должность. А станки, как не знали, что такое государство, так и не знают. Это я познал его жестокость. А у них государь – староста. Только он для них указ. Видно, не скоро доберётся сюда власть.

– Отстал ты, дядя Иннокентий, отстал! Или ещё из зла не вышел за репрессии! – сказал Александр. – Сегодня мы, втроём, и есть государство. Нас сюда послало правительство строить речной порт, железную дорогу и добывать уголь. Теперь низовье станет державным.

– Опять начнут властвовать, делить, забирать нажитое, ломать то, до чего мы дошли своим умом. Зачем мне такое государство, которое лезет в личную жизнь? Скажи, зачем?

– Затем, что в нём нуждаются другие, бедные люди! Вот ты богатый, у тебя всё есть: лодки, олени, батраки, сети, мука, сахар, чай. А другой – гол как сокол! Ты ему не поможешь, а государство обязано помочь. Дать работу, крышу над головой, потому что он его гражданин.

– Как хошь, Сашок, так и понимай, но мне от него одни убытки. Налоги, пошлины плачу, за выпас оленей плачу, за землю вот этого подворья тоже взимают. А оно мне, хоть копейку бы дало. Только обирает, – горестно вздохнул дядя Иннокентий. – Ни до чего мы толком не договоримся. Пусть оно живёт, если хочет.

– Дядя Иннокентий! Мне понадобится тридцать оленей и десять иряков. Хочу сходить к горам. Там у нас много работы. Прошу бесплатно. Может, снизойдёшь до такой милости? – спросил Александр.

– Какое же вы государство, коль денег нет на кортом оленей. Бедняги! Дам тебе упряжки, только верни в целости и сохранности.

– Добро, дядя! Упряжки жду пятого июля в Дудинском.

Там они зашли к Никифору Алексеевичу Бегичеву. В небольшом дворике, выстланном дощаником, их встретил высокий плечистый человек с широкими боцманскими усами. Он был на голову выше даже длинного Урванцева и раза в два шире в плечах. Богатырь протянул каждому огромную ручищу и спросил:

– Чьи будете, откуда путь держите?

Он усадил их во дворе на широкую лавку, а сам сел напротив на высокий табурет.

– Ну, сказывайте, с чем пожаловали? Просто так к Бегичеву никто не ходит! Я нужен только по одному или другому делу. И зимой, и летом. Редко домушничаю. Болею бродяжничеством. Это ещё с флота. В каких странах я только ни бывал. Всего навидался. Пора бы успокоиться. Но принесло в 1906 году в Дудинское. С тех пор и блуждаю по Таймыру Сотников подробно рассказал, чем они занимаются и куда дальше путь держат.

– Уголь я видел в Норильских горах и у мыса Входного, недалеко от Диксона. А по правому берегу вы ничего не найдёте.

– Да мы правый уже обработали. Тут действительно шаром покати. – ответил Урванцев.

– Дневники Лопатина вы не читали? Он здесь бывал с экспедицией в 1866 году. Доходил почти до Гольчихи, но уголь не обнаружил, – сказал Никифор Алексеевич. – Умер в девятьсот десятом в Красноярске.

– Зашли мы, Никифор Алексеевич, по иному поводу. Вам передал низкий поклон Александр Васильевич Колчак!

– Во как! Так высоко взлетел бывший лейтенант, а старого боцмана помнит. Помытарились мы с ним в полярной экспедиции, когда искали землю Санникова, а затем пропавшего барона Толля. До острова Беннетта от вмерзшей в лёд шхуны шли сначала на собачьих упряжках, затем на вельботе под парусами. Удалось найти лишь три записки барона в разных местах острова. Следов гибели ученого и его спутников не увидели. Может, угодили в ледовую трещину, как Колчак, и утонули. Не успел я в походе глазом моргнуть, как лейтенант уже исчез под водой. Кинулся к расщелине и увидел появившуюся из воды его ветряную рубашку. Дотянулся до неё и выволок Александра Васильевича на льдину. Лёд под ним подломился, и он снова стал тонуть. Я, не мешкая, поймал его за голову, вытащил еле живого на лёд и осторожно перенёс к берегу. Думал, лейтенанту – каюк! Пульс чуть-чуть прощупывался. Положил на камни и стал звать на помощь одного из проводников. Мы сняли с лейтенанта сапоги и всю одежду. Своё теплое егерское белье я одел на Колчака. Думал, и похороним в нем. А он, согревшись, зашевелился. Я закурил трубку и дал ему в рот. Он пришел в себя. Я стал настаивать, чтобы Колчак с проводником вернулся в палатку. Он ответил: «От тебя не отстану. Тоже пойду с тобой». Очухался чуток – и двинулись мы дальше в поисках группы Толля. Волевой и смелый человек! Боевые ордена и саблю кровью заслужил в Порт-Артуре. Бегичев чуть задумался и добавил:

– При случае, Сашок, если даст Бог, пожми руку Верховному правителю России лично от меня. Молодой был, но занозистый. Порядок любил на шхуне. Но Россия – не шхуна. Сможет ли он навести шик и блеск без таких боцманов, как я. Вряд ли! Если народ не поддержит, то ни Антанта, ни японцы – не подмога. Мишура. У них свои цели. Им земельки русской хочется. А Александр Васильевич Россию сильно любит. Скажи ему, пусть приезжает на Таймыр, мы с ним найдём не только землю Санникова.

– Благодарю, Никифор Алексеевич! – сказал Сотников.

– Однако делу – время, потехе – час! Пойдёмте в избу, чайку хлебнём, малосолом закусим. Как ни говорите, а Николай – мой земляк. Я тоже волгарь, из Астрахани. Чую, по духу вы тоже бродяги.

Уйдя из Дудинского на оленях к горам, партия две недели обследовала выходы каменного угля и медных руд. Вот что записал в дневнике Николай Урванцев:

«Ближайшие к Енисею выходы угля имеются только по реке Дудинскому Ергалаху в тридцати пяти верстах от Енисея по прямой, но угли там тощие, сильно метаморфизованные и в качестве судового топлива не пригодны. Более благоприятным в этом отношении является Норильское месторождение, где были выявлены два угольных пласта хорошего качества и изменчивой мощности (2–4 м и более). Было обследовано более 3000 квадратных вёрст, составлена визуальная маршрутная геологическая карта, а для района Норильских гор схематическая карта на площади около тридцати квадратных вёрст».