Татьяна Минасян - Белый континент
А потом, глубокой августовской ночью, Уилсон и его спутники вернулись, и, взглянув на их шатающиеся, с трудом волокущие за собой сани и словно бы готовые в любой момент упасть фигуры, Скотт на какую-то секунду даже забыл о полюсе. Он не раз видел всех членов своей экспедиции уставшими и ослабевшими, его сложно было испугать обмороженными лицами, но таких истощенных людей Роберт не встречал еще никогда в жизни. С них еле-еле удалось стащить смерзшуюся и окаменевшую на морозе одежду, их до утра отпаивали горячим какао, а они лежали на койках, не имея сил даже на то, чтобы отвечать на сыпавшиеся на них со всех сторон вопросы, и истерически смеялись. Этот смех пугал зимовщиков едва ли не сильнее, чем их обмороженные, почерневшие пальцы на руках и ногах, часть из которых лишилась ногтей, и покрытые оставшимися от растирания снегом ссадинами лица. Как вылечить все эти травмы, они знали, а вот прекратить этот страшный смех были не в состоянии.
Отсмеявшись, Уилсон смог лишь с гордостью сообщить, что их поход был не напрасным и они сумели найти и довезти в лагерь три пингвиньих яйца. После этого и он, и Черри с Боуэрсом заснули беспокойным, тяжелым сном и проспали несколько часов, время от времени громко постанывая и вскрикивая. Проснувшись и позавтракав, все трое снова рухнули на койки, с помощью друзей натянули на себя спальные мешки и опять впали в это болезненное и нервное забытье. Роберт слушал, как они всхлипывают и бормочут что-то неразборчивое во сне, и с ужасом думал, что поход к гнездовью пингвинов обошелся для исследователей слишком дорого, что теперь они разболеются и не успеют выздороветь до весны. А возможно, не поправятся полностью вообще никогда. И главным вопросом для него будет уже не то, сможет ли он взять кого-нибудь из них в поход к полюсу, а то, удастся ли ему доставить их живыми домой. "И все это для того, чтобы какие-то биологи, которые из своих кабинетов носа не высовывают, могли узнать, как развиваются никому не нужные зародыши пингвинов, и минут пять порадоваться из-за этого!" — подумал тогда Скотт, но тут же отогнал эту неподобающую руководителю полярного путешествия мысль. А еще через пару дней, когда вернувшиеся с мыса Крозир друзья начали понемногу поправляться и набираться сил, Роберт тоже успокоился. Однако теперь расстроенный голос Эдварда, переживавшего из-за испорченного рисунка, вновь вызвал к жизни те неприятные, заставлявшие его сомневаться в самом главном, воспоминания. Если поход к Крозиру отнял у его участников так много сил и здоровья, что они до сих пор не способны нормально двигаться и очень быстро устают, то что будет со всеми полярниками весной, во время похода к полюсу? И если птичьи зародыши действительно были не достаточно важной целью, чтобы так сильно рисковать ради них жизнью, то разве нельзя сказать то же самое и о достижении полюса? Чем принципиально измерения магнитного поля отличаются от исследования пингвиньих яиц?..
Додумать эту мысль Роберт Скотт не успел: дверь дома внезапно хлопнула, и кто-то торопливо затопал к его ширме.
— Командир, метель кончилась! — услышал он радостный голос Аткинса, незадолго до этого выходившего на улицу, чтобы снять показания приборов.
Все зимовщики довольно загалдели, и Роберт, мгновенно забыв обо всех своих сомнениях, рывком вскочил с койки. Уставшие мышцы, которым за все проведенное в Антарктиде время почти не удавалось полностью расслабиться из-за холода, отозвались несильной, но довольно противной ноющей болью. Но Скотт заставил себя не обращать на нее внимания. Он вышел из-за ширмы, проворно оделся и вместе с другими зимовщиками отправился на мороз.
Работы у членов экспедиции было много. Кто-то побежал еще раз проверить приборы и убедиться, что они не пострадали от снежной вьюги, кто-то отправился за чистым снегом для кухни, а большинство зимовщиков во главе с Лоуренсом Отсом поспешно обошли дом и заглянули в примыкавшую к его задней стене конюшню, где пережидали пургу десять оставшихся в живых после обустройства на мысе Эванс и походов для организации складов пони.
Внутри конюшни было темно. Жаровня, на которой стояли плошки с горящим китовым жиром, почти совсем остыла, и жир только дымился, распространяя вокруг тяжелый запах горелого. Правда, остыть хорошо натопленная перед пургой конюшня не успела, и воздух в ней, к счастью, пока еще был достаточно теплым. Но пони, судя по всему, все равно чувствовали себя неважно: никто из них не отреагировал на приход хозяев, а когда Отс зажег одну из плошек, оказалось, что все животные, кроме одного, неподвижно лежат на подстилках и даже не пытаются подняться на ноги.
— Ну и что вы разлеглись, не так уж и долго снег шел, нечего тут умирающих изображать, — насмешливым голосом, в котором, тем не менее, явственно звучали нотки беспокойства, заворчал Лоуренс и, подойдя к ближайшему стойлу, попытался растормошить ее ослабевшего обитателя. — Ну же, Боунз, вставай! Не вздумай опять заболеть!
Еще до того, как группка Уилсона вернулась из своего похода, Боунз и два других пони перенесли тяжелую болезнь — вечно мрачный Отс был уверен, что экспедиция лишится всех троих, однако приложил все усилия, чтобы вернуть их к жизни, в чем, в конце концов, и преуспел. Но понять, что именно было причиной их болезни, никто так и не смог, и полярники здорово опасались, как бы лошадям снова не стало плохо. К счастью, на этот раз его опасения не оправдались. Боунз неохотно поднялся на ноги и даже позволил вывести себя из душной постройки на улицу. Другие пони, понукаемые товарищами Отса, тоже начали вставать, недовольно фыркая и пытаясь укусить своих хозяев. Большинство из них упирались, зная, что теперь им предстоит не меньше часа ходить и бегать по снегу на ледяном ветру с седоками на спинах, и не желая покидать свое теплое жилье. Но Отс и помогавшие ему Черри-Гаррард с Боуэрсом были неумолимы: как ни старались четвероногие полярники остаться дома, их выпихивали на мороз, быстро, пока сбруя не затвердела от холода, седлали и отводили подальше от конюшни и передавали в руки Скотту, Аткинсу и Антону Омельченко, вырваться от которых у пони тоже не было никакой возможности. Наконец, на улице оказались все лошади кроме одной — буяна Кристофера, самого крупного и сильного, а также обладавшего самым скверным характером пони. Он, как всегда, не собирался сдаваться без боя, громко ржал и отчаянно лягался, и Отсу лишь чудом удавалось уворачиваться от ударов его копыт.
— Скотина! — ругался Лоуренс, пытаясь схватить за уздечку в очередной раз вырвавшегося и забившегося в самое дальнее от входа стойло Кристофера. — Радуйся, что капитан запретил вас наказывать, а то бы я тебя так кнутом приласкал! Да иди же сюда, чтоб тебе провалиться!!!
