Вера Хенриксен - Королевское зерцало
И еще я помню из другой его висы:
Дома лежать я оставил меч, сверкающий златом, конунга дар драгоценный.
Устал я от битв.
Сталь, что волков насыщает, я на святой сменяю посох,
пойду по дорогам в Рим паломником мирным.
В «Откровенных Висах» есть такие слова: «Спрячь свой меч в ножны..»
— Но при чем здесь Олав Святой? — удивился Олав.
— А при том, что Сигват свидетельствовал об Олаве, и нам небезразлично, какой он был человек.
Когда я попросила Сигвата рассказать мне о конунге Олаве, он сказал, что у конунга была мятежная душа, но помыслы свои он всегда устремлял к Богу. Было видно, что Сигват любил конунга. Значит, было за что, такой человек, как Сигват, зря любить не станет.
— Говорят, Олав был доброжелателен и великодушен, — сказал Олав. — Только настроение у него часто менялось: то он бывал суров, то — приветлив.
— Он сам признавал, что правил страной, опираясь не на закон, а на жестокость и насилие, — вставил Транд. — Это я знаю точно. Он говорил об этом во время бегства из Норвегии.
— Да, я тоже слыхал об этом, — заметил епископ и снова повернулся к Эллисив:— Вы как будто встречались с конунгом Олавом в Гардарики?
— Я была тогда слишком мала. Помню только, что он был очень мрачный.
— Когда конунг Олав был на Руси? — спросил Петр.
— Почти сорок лет тому назад, — ответила Эллисив.
— Значит, я его помню. Я еще не ушел в монастырь и был боярином в дружине князя Ярослава.
— Кем-кем? — переспросил Олав.
— Дружинником, — перевел на норвежский Петр.
— Ты был боярином, а боярин выше обычного дружинника, — сказала Эллисив. — Я бы назвала тебя лендрманном.
Петр поморщился.
— Все это пустое, — сказал он.
— Каково твое мнение о конунге Олаве? — спросил епископ.
— Не помню, чтобы в нем было хоть немного святости. Он думал только о том, как вернуть себе Норвегию. Когда князь Ярослав предложил ему земли, где он мог бы крестить народ, он отказался.
— Суждения о конунге Олаве так противоречивы, что от них мало проку, — вздохнул епископ. — Говорят, что и сейчас у его раки видят много знамений.
— Если человек захочет, он где угодно увидит знамение, — сказал Транд.
— Как же нам верить в его чудеса, если мы знаем, что исцеление от слепоты было выдумано, а солнце померкло через месяц после битвы при Стикластадире? — спросил Олав.
Наступило молчание.
— Как он умер? — спросил Петр.
— С мечом в руке, — ответил епископ. — Он бился, чтобы вернуть себе свою страну, которую у него отнял конунг Кнут Могучий.
— Он был законный государь своей страны? — снова спросил Петр.
— Сам он верил, что законный, но сторонники Кнута утверждали другое, — ответила Эллисив. — Судя по тому, что говорила королева Астрид, его право на престол уходило корнями в языческие времена. Он вел свое происхождение от языческих богов.
— Но он крестил свой народ, и это давало ему право быть конунгом христианской державы, — объяснил епископ Бьярнвард.
— При Стикластадире в войске конунга Олава сражались не только христиане, но и язычники, — сказал Транд. — Об этом говорит Сигват в своей поминальной драпе о нем.
— Это ничего не меняет, — сказал Петр. — В моей стране мы считаем князя великомучеником, если он имеет законное право на власть и погибает насильственной смертью. И тут уже неважно, каков он был при жизни.
— Важно покориться воле Господней, а не сражаться за власть, которую отнял Господь, — сказала Эллисив. — У меня были двое дядей, обоих считают святыми. Единственный их подвиг: они безропотно позволили воинам своего брата зарубить себя и ничего не сделали ради спасения.
— Конунг Олав знал об этом? — Транд спросил как будто нехотя.
— Было бы странно, если бы он не узнал об этом, живя в Гардарики.
— Что такое святость? — задумчиво произнес епископ Бьярнвард. — Не слишком ли мы упрощаем ее смысл, когда говорим только о кротости и добрых поступках? Господь лучше нас видит человеческую душу. Разве не благословил он сам разбойника, распятого на кресте, сказав: «Нынче же будешь со Мною в раю»?
Эллисив не сводила глаз с Транда. Он сидел, поставив локти на стол и закрыв руками лицо.
— Транд, — обратилась она к нему. — Ты хочешь что-то сказать?
Он поднял голову, взгляд у него был гневный.
— Нет!
— А может быть, ты как раз чего-то не хочешь говорить? — спросил Олав.
— Да.
— Что, если нам побеседовать с тобою наедине? — предложил епископ.
— Ни за что. — Ответ прозвучал резко.
— И все-таки я вынужден задать тебе один вопрос. — Епископ Бьярнвард был очень серьезен. — Ты знаешь какие-нибудь свидетельства, подтверждающие святость Олава конунга?
Транд не ответил.
— Почему ты молчишь?
Транд и на это не ответил, он сидел, судорожно сжав кулаки.
— Благослови тебя Господь, что бы ни смущало твою душу, — тихо сказал Петр. Он встал, подошел к иконам Эллисив, опустился на колени и замер в молитве.
Транд неотрывно следил за ним. Кулаки его разжались сами собой.
Когда Петр молча вернулся на свое место, Транда было не узнать. Он вдруг заговорил. В голосе его звучала горечь.
— К Олаву конунгу и его родичам у меня свой счет: они убили моего родного отца, приемного отца, двух братьев, отняли все мое имущество…
— Значит, на небесах тебя ждет главное богатство, — с улыбкой заметил Петр.
— Кто знает, попаду ли я на небеса, — ответил Транд. — Моя ненависть может стать препятствием на пути туда.
Дважды я подвергался изгнанию. Первый раз при конунге Магнусе сыне Олава. Магнус нарушил свою клятву не наказывать Кальва сына Арни — дядю твоей матери, Олав, а моего приемного отца, — хотя тот и сражался против конунга Олава в битве при Стикластадире. Мне в ту пору было восемнадцать.
Несколько лет я ходил с Кальвом в викингские походы, летом мы опустошали берега Ирландии и Англии, а зиму проводили здесь, на Оркнейских островах. Но потом я совершил один проступок и целый год должен был в монастыре искупать свою вину. Я остался в монастыре еще на несколько лет, в конце концов монахи сделали из меня священника. И когда Кальв помирился с конунгом Харальдом, я вернулся в Норвегию, но уже не воином, а слугой Божьим.
Эллисив кивнула.
— Когда Харальд убил могущественного Эйнара Брюхотряса, — она повернулась к Петру, — в Упплёнде и Трёнделёге чуть не вспыхнул бунт. Брат Кальва, Финн, помог Харальду с условием, что Кальв сможет вернуться домой из изгнания и получит обратно все свои владения в Норвегии. Оба они были братьями Торберга, отца Торы — наложницы Харальда.
— Мне не следовало становиться священником, — продолжал Транд. — Когда конунг Харальд предательски убил Кальва, мною овладел такой гнев, что я готов был сорвать с себя облачение и уехать в Данию к конунгу Свейну бороться против Харальда. Финн сын Арни звал меня с собой. Он соблазнял меня тем, что я потомок ярлов Халогаланда и имею право быть ярлом, а не то и конунгом Норвегии. В тот раз меня остановила моя мать.
