Иван Дроздов - Филимон и Антихрист
Таков был Пап, сумевший при помощи одного только телефона пробить для своего шефа тропинку к римскому математику Вадилони.
На время отъезда в Италию Зяблик дал Папу поручение особой важности — «вскипятить Галкина». И, зная, что Папу нужна перфокарта, Зяблик не без чувства любования собой пояснил: «Миром правят два чувства — любовь и ненависть. Галкин должен полюбить меня и возненавидеть Филимонова».
— «Ясно! — сказал Пап. Он не любил пустой болтовни. — Я уже вижу педали, на которые буду нажимать». И как истинный психолог приступил к делу, не дожидаясь отъезда шефа. В половине второго ночи позвонил Галкину и голосом певца-баритона сказал: «Вася! Ты ещё цел?» Последовала пауза. Потом резко и нервно в трубке захрипело: «Кто говорит? Это кто?» Пап молча жевал бутерброд. На подобные вопросы он не отвечал.
Назавтра в тот же час дружеским доверительным голосом, на этот раз почти басом — слишком большую корку заложил под щеку — повторил: «Вася! Ты ещё цел?» Галкин не замедлил разразиться: «Послушай, свинья! Я размозжу трубкой твой дурацкий череп!» Но потом, очевидно, сообразив, что трубкой он сможет достать только свой собственный череп, присовокупил: «Подниму всю милицию, найду тебя и расправлюсь!»
Подобные угрозы Пап слышал не однажды, он, зевнув, проглотил корку хлеба, повесил трубку, снял её снова, набрал цифры «100», и перевернул страницу блокнота — на сегодня у него много клиентов, хватит работы до четырёх часов.
Обыкновенно он свою работу делал вяло, без интереса, — клиенты вели себя примерно одинаково, но Галкин в очередном сеансе его позабавил. Тот, видно, разнюхал заводимую против него афёру, заговорил с Папом спокойно, с чувством снисходительного презрения. «Послушай, ты, хмырь болотный, сколько тебе дали за твою гнусную работу?» Пап жевал бутерброд. В дискуссии с клиентами он входил в редчайших случаях. Знал: его молчание тоже «пронимает».
Галкин орал: «Я записал твой голос на магнитофон! Я под землёй найду…» Пап жевал. И он уже хотел бросать трубку, но клиент вдруг сбавил тон и поникшим голосом проговорил: «Ладно. Сдаюсь. Вижу профессиональную хватку. Могу отключить телефон, но ты найдёшь другой способ метать в меня ядовитые стрелы. Вот тебе моя рука — и мир! Скажи только, на кого работаешь?» Пап придвинул вторую тарелку с бутербродами, продолжал есть. На подобную наживку он тоже не клевал.
Но вот Галкин закинул второй крючок. «Даю три тысячи рублей. И слово чести: не выдам». Пап оживился. Проглотил бутерброд, а с ним и хлебную корку из-за щеки. Заговорил своим голосом: «Три тысячи? Это интересно, — вспомнил, что Галкин недавно получил тридцать тысяч за какие-то дела. — А как ты мне их передашь? У меня принцип: меня можно слышать, но нельзя видеть. И ещё условие: Хозяев не выдаю. Гоните деньги — и я к вашим услугам. Могу принять заказ». Галкин улыбнулся: а что? Прикуплю ка я этого молодца. Авось пригодится! «Как вам вручить деньги?» — «В два я буду в "Славянском базаре", приглашаю со мной пообедать».
Как и всякий человек, отмеченный чувством достоинства и не лишённый самолюбия, Спартак Пап стремился усовершенствовать своё ремесло, довести его до степени искусства. Не считал себя ни интриганом, ни шарлатаном, хотя и понимал аморальность предпринимаемых операций, грань преступности, по которой скользила его жизнь.
Робко и неуверенно начинал он карьеру, но со временем увлёкся кипением страстей, оглушительной мощью своих ударов, с нездоровой страстью и почти детским любопытством наблюдал агонию поражённых жертв, шаг за шагом распалял аппетит, обретал чувство, похожее на радость победы спортивного бойца, на то сильное, глубокое удовлетворение, которое приходит творцу от результата долгих опытов и экспериментов.
Не сразу, постепенно, из года в год, к нему приходило самоуважение, пьянящее сознание силы и власти над людьми. Он мог разрушить, сокрушить, повергнуть в прах любого человека и сам при этом оставаться в полной невредимости и спать безмятежно. Пап изощрялся в придумывании новых форм нападения, проявлял завидную изобретательность, — и, запустив в действие новое оружие, метнув стрелу, начинённую отличным от прежнего ядом, он затем наблюдал за жертвой с интересом, с каким шалун мальчишка смотрит на агонию пришпиленной бабочки. В другой раз Папу казалось, что он врач и наблюдает за состоянием больных. Чем сильнее действовало «лекарство», тем большее удовольствие он испытывал.
Втискивая своё тело в «Жигули» и отправляясь в «Славянский базар», — он там регулярно обедал, — Пап чувствовал, как в него вселяется бес и он загорается азартом. «Галкин мне нужен, — говорил Зяблик. — Пап! Приручи Галкина!» Тогда Пап не придал значения просьбе Зяблика. Сейчас думал: «Видно, сильно понадобился Зяблику этот субчик!» И Пап проникался азартом: «Любопытно, как далеко простираются мои возможности? Какой власти над человеком смогу достичь, если постараюсь?»
В ресторане столики были заняты, и Галкин, — Пап узнал его сразу, хотя никогда не видел! — бесцельно толкался между официантами, растерянно взирал по сторонам.
— Извините, вы…
Галкин кивнул:
— Да, я…
Пап, не церемонясь, схватил Васю за рукав, повел к уже накрытому для них столу.
Папа здесь знали и заказы его принимали по телефону.
— Смелый вы человек, — теребил Вася жидкую чёлку волос на лбу. Старался быть развязным и не удивляться чудовищной полноте нового приятеля. — Я ведь за собой мог и хвост привести.
— Какой хвост? А-а!
Сунул за ворот салфетку, вооружился вилкой и ножом. «Парень неумный — хорошо! — резво бежала мысль. — Надо указать ему место». Сверкнув чёрным огнём гипнотических глаз, Пап заговорил:
— Вы из Свердловска, не так ли? Вас там помнят.
— Вы были там?
— Был. И бываю… частенько.
Вася шаркнул вилкой по тарелке, рука его дробно предательски затряслась. Понял всё: Пап идёт по следу. Обкладывает красными флажками.
Пап тем временем разлил вино, выпил, не предлагая Василию. Галкин крутил ножку хрустального фужера, старался справиться с поразившим его открытием. «Собирает материал!» — гвоздём торчало в голове.
В жизни Василия было много тёмных пятен, но одно… Ему удалось вывернуться, но два товарища по этому делу сидят в тюрьме и оба они давали показания. «Неужели дело ворошил? Там чёрным по белому…» Слышал: пальцы рук холодеют.
Пап ел и пил вино, не удостаивая взглядом Василия. Эксперимент начинался удачно. «Э-э, приятель! — лениво ворочалось в голове Папа. — Валишься с первого удара…»
За спиной у него выросла фигура официанта. Горячие блюда дымились, лица обволакивал запах сдобренного луком и перцем мяса.
