Генри Хаггард - Мари
Наконец, уладив все дела, мы уехали и достигли своего лагеря в один прекрасный субботний день. Здесь, к моей радости, все было в полном порядке. Ничего не было слышно об Эрнане Перейре, зулусы же, судя по прибывшим к нам посланцам, казалось, были настроены вполне дружелюбно. Мари теперь полностью оправилась после всех страхов и трудностей. Никогда еще я не видел ее такой милой и красивой, какой она вышла приветствовать меня, уже не в лохмотьях, а принаряженная в простое, но очаровательное платьице, сшитое из какой-то материи, которую ей посчастливилось купить у бродячего торговца, прибывшего в лагерь из Дурбана. Кроме того, я думаю, что была и другая причина для изменения, с тех пор как свет восходящего счастья засиял в ее глазах.
День был, как я уже сказал, субботний, а в понедельник должно было наступить ее совершеннолетие и она будет вольна распоряжаться собою в вопросе замужества, ибо в тот день потеряет силу обещание, которое мы дали ее отцу. Но, увы! По проклятому своенравию судьбы, именно в этот понедельник, в полдень, комендант Ретиф назначил поездку в Зулуленд к Дингаану, а с ним имел честь ехать и я…
— Мари, — сказал я, — не смягчится ли твой отец и не разрешит ли нам жениться завтра, чтобы мы смогли побыть хоть несколько часов вместе перед расставанием?
— Я не знаю, мой дорогой, — ответила она, залившись румянцем, — ибо в этом вопросе он очень странный и упрямый. Знай, что все время, пока ты отсутствовал, он никогда даже не упомянул твоего имени, а, если кто-либо произносил его, он тут же поднимался и уходил!
— Это плохо, — сказал я. — Однако, если ты желаешь, мы можем попытаться.
— Да, да, Аллан, я желаю этого, я больна из-за того, что нахожусь так близко к тебе, и, однако, так далеко… Но как лучше нам это сделать?
— Я думаю, мы попросим коменданта Ретифа и фру Принслоо похлопотать за нас, Мари, поищем их.
Она кивнула головой, и, рука об руку, мы прошли мимо буров, которые многозначительно подталкивали друг друга и дружелюбно подсмеивались над нами, когда мы направились к тому месту, где старая фру попивала кофе, сидя на табуретке возле своего фургона. Я припоминаю, что ее фартук был растянут на коленях; так как у нее тоже было новое платье, которое она боялась замарать.
— Прекрасно, мои дорогие, — сказала она своим громким голосом, — вы что, уже поженились, что повисли так тесно один на другом?
— Нет, тетушка, — ответил я, — но мы хотим этого и пришли к вам, чтобы вы помогли!
— И я это сделаю от всего сердца, хотя, сказать по правде, молодые люди, в вашем возрасте я и сама все сделала бы, как я вам уже говорила раньше. Какое может иметь значение, как отправляется бракосочетание, в глазах самого Бога? Ведь это самец и самка должны объявить себя мужем и женой перед всем народом и жить в качестве таковых… Пастор и его бормотание — все это очень хорошо, но настоящее бракосочетание, — это взаимное пожатие рук, а не насаживание на них колец, это взаимная клятва двух сердец, а не прочитанные по книге слова! Однако, это смелые слова, за которые какой-нибудь преподобный побранил бы меня, ибо, если молодые люди все поступали бы так, что стало бы с заработком священников? Пойдем, давайте поищем коменданта и послушаем, что скажет он… Аллан, подними меня с этой табуретки, где после таких длительных странствий, я в состоянии сидеть до тех пор, пока над моей головой не построят крышу, и так до конца жизни…
Я помог ей и, надо сказать, не без труда, и мы пошли искать Ретифа. Когда мы увидели его, он стоял один, поглядывая на два фургона, которые как раз отъезжали. В них находились его жена и другие члены семьи, а также некоторые друзья, которых он отправлял под надзором хеера Смита в место, называемое Дурнкоп, лежавшее в пятнадцати милях отсюда. В этом Дурнкопе он уже подготовил примитивный дом, вернее сарай, чтобы его заняла фру Ретиф, рассчитывая, что ей будет там более уютно и, возможно, безопаснее во время его отсутствия, чем в многолюдном лагере.
— Всемогущий, Аллан! — сказал он, перехватив мой взгляд. — у меня сердце болит, не знаю почему… Когда я поцеловал свою старуху, говоря ей «до свидания», я почувствовал, будто больше никогда ее не увижу и слезы полились из моих глаз. Я желал бы, чтобы мы все в целости и сохранности возвратились от Дингаана… А что хочешь ты, Аллан, с этой своей долговязой невестой? — и он указал на высокую фигурку Мари.
— Чего бы хотел любой мужчина от такой девушки, кроме как жениться на ней? — вмешалась фру Принслоо.
— Теперь, комендант, послушайте меня, пока я не выложу всю историю.
— Хорошо, тетушка, только покороче, а то у меня нет лишнего времени.
Она подчинилась, но нельзя сказать, что говорила кратко. Когда, наконец, старая дама умолкла, задыхающийся от сдерживаемого гнева Ретиф сказал:
— Я понимаю все, и вам, молодые люди, нет необходимости объяснять мне. Мы теперь пойдем и повидаемся с Анри Марэ, и, если только он не такой сумасшедший, как обычно, мы заставим его выслушать наше предложение.
И мы пошли туда, где стоял фургон Марэ, и застали его сидящим за примитивным столом и нарезавшим перочинным ножом табак.
— Добрый день, Аллан, — сказал он, потому что мы еще не встречались после моего возвращения, — ну, приятное было у тебя путешествие?
Я уже собрался ответить, как комендант нетерпеливо вмешался:
— Слушай сюда, Анри! Мы пришли не болтать, а поговорить о женитьбе Аллана. Он едет со мною в Зулуленд в понедельник, что, кстати, предстоит и тебе, и хочет жениться на твоей дочери завтра, т. е. в воскресенье, подходящий день для такового деяния…
— Это день для молитв, а не для того, чтобы выдавать кого-нибудь замуж или жениться, — угрюмо буркнул Марэ. — Кроме того, Мари еще не достигла совершеннолетия и не достигнет его до понедельника, а до тех пор находится в силе клятва, данная мною Богу!
— Моим фартуком на твою клятву! — воскликнула фру Принслоо, хлопая ужасной тряпкой Марэ по физиономии. — Как долго ты предполагаешь Бог будет следить за твоей глупой клятвой, данной этому вонючему коту, твоему племяннику? Берегись, Анри Марэ, как бы Бог не заставил за эту твою драгоценную клятву упасть какой-нибудь камень на твою голову и растрощить ее, как ореховую скорлупу!
— Придержи свой ядовитый язык, старуха! — разъяренно вскричал Марэ. — Не ты ли собираешься обучать меня моим обязанностям перед моей совестью и моей дочерью?
— Конечно, именно я, если ты не можешь сам этому научиться, — начала фру.
Но Ретиф оттолкнул ее в сторону.
— Нечего здесь ссориться! Так вот, Анри Марэ, твое отношение к этим двум молодым людям, которые любят друг друга, является форменным скандалом! Я повторяю вопрос: позволишь ли ты им жениться завтра, или же нет?
