Сергей Крупняков - Крылья Киприды
Сириск вновь сел на скамью, они долго молчали.
— Ты не по годам умен, — тихо сказал Сириск, когда оба успокоились.
— Все так говорят. — Скилур встал, отошел в свой угол. — Иди сюда, тут есть солома, — сказал он тихо.
— Спасибо. — Сириск вдруг понял, что время, отпущенное ему, быстро уходит. Он взял стиль, открыл пиксиду, расправил пергамент. И написал своим четким каллиграфическим почерком:
«Верховному правителю Евфрону Сириск шлет привет!
Мы учились с тобой, Евфрон, у одного учителя. И если ты помнишь, он учил нас многому. Но главное, что он повторял всякий раз, были слова: „Человек — не зверь. Это нечто, совсем отличное от волков, тигров и гиен. Человек — это нечто совсем иное по своим качествам. А значит, и жизнь его, и логика дел его, и ход мысли его, человеческие“. Неужели ты, Евфрон, заставишь этих палачей бить меня? Чтобы я из страха и из-за боли оговорил невинных людей? Ты знаешь и меня, и Тимона. Жив ли он? Понимаешь ли ты, что его поступок — это дань его личной убежденности, что не может один человек управлять всеми. Это — тирания. Это делает людей жвачными животными. Это убеждение не только его, но и большинства херсонеситов. Всем понятно: сейчас идет война, и демократия не уместна. Она даже опасна. Но разве ты сам веришь в то, что власть, сладкий вкус которой имеет привкус крови, можно вернуть народу? Тем более что мир со скифами далек, как никогда. И наступит ли он когда-либо? Тебя, наверное, поразил мой поступок — отказ от почетного золотого венка победителя? Но пойми, ты же умен. И не можешь не понять, что чем более мы будем бить скифов, тем сильнее будет подниматься на нас вся степь! Скифы, сираки, меоты, сарматы, меланхлены, тавры! Я уже не говорю об андрофагах. И сколько их еще? И сколько надо пролить крови, чтобы понять: все усилия надо приложить для мира, для торговли, для взаимопонимания, для уважения. И это — возможно и достойно. Ты скажешь, это смешно. Ты скажешь все скифы — воры, убийцы, кочевники. Но знакомство с некоторыми из них убедило меня, что они такие же, как и мы. Они также любят своих жен, также лелеют своих детей, также жаждут добра и мира. А может быть, причина в том, что как их, так и нас кто-то или что-то натравливает друг на друга. Кто вспомнит, кто более виноват в этой войне? А когда пролилась кровь — за этой гранью месть и хаос. И уже ничего нельзя изменить. Как же быть в этом мире человеку разумному? Если ты не будешь воевать — ты прослывешь трусом и изменником. А убивая врагов, ты рискуешь убить столь же прекрасного человека, как твой лучший друг.
Конечно, родина превыше всего. Все мы обязаны тушить огонь войны и убийства. И лишь тот, кто раздувает этот огонь, и должен быть убит. Впрочем, эти люди всегда и везде у власти. И чем больше они убивают, тем больше власти приобретают над людьми. Но даже они должны понять, что все люди — братья. Греки, скифы, тавры, сарматы. И даже боги у нас очень похожи. После знакомства со скифами, я узнал, что скифское верховное божество Папай не что иное, как наш Зевс. И все, что мы знаем о Зевсе, знают и скифы о Папае. Именно от Папая и богини земли Апи родился их предок Таргитай. Но все, что мы знаем о Таргитае, мы знаем и о нашем Геракле. Значит, Таргитай и Геракл — одно и то же. Так не глупо ли воевать людям, имеющим одних и тех же богов? Не братья ли мы?..»
Сириск так увлекся писанием, что не заметил, как подошел Скилур и осторожно положил руку на его плечо.
— Что?..
Мальчик не успел ответить. Грохот колесницы усилился. Потом стало тихо, и лишь фыркающие кони напоминали о том, что кто-то подъехал к тюремным воротам.
— Что случилась, Папия? — услышали они голос стражника. — Колесо? Помочь Папии и Хелене? Сочту за удачу.
Шаги стражника удалились.
Сириск и Скилур подошли к решетке вплотную. Смех Папии и Хелены доносился все громче. Неожиданно в темном коридоре мелькнул розовый хитон. И нечто стукнулось о плечо Скилура и упало к их ногам.
— Что это? — прошептал Сириск.
— Вот, черепок от канфара. — Скилур взял черный обломок, пригляделся. Четкими буквами на нем было нацарапано: «жди».
— Что там? — Сириск тоже прочитал слово.
— Не знаю, но мне знакомы этот голос и хитон, — тихо произнес мальчик.
И тут снова грубый голос, явно чем-то обрадованный:
— А что я за это буду иметь, Папия?
— А что бы ты хотел, Хрисанф? — игриво ответила гетера.
— Как что? Ты еще спрашиваешь? Да духи твои столь меня опьянили, что я готов хоть…
— Хрисанф, не торопись! Я не забуду твою услугу и твою любезность. Сейчас мы спешим к Сострату, но возможно завтра…
— Послезавтра! Мы здесь через день.
— Отлично, Хрисанф! Именно послезавтра у меня и будет время. Но смотри, никому ни слова, я хочу быть только с тобой!
Грохот колесницы стал затухать. Хрисанф, напевая под нос какую-то песенку, уселся недалеко от решетки.
— Тихо, — Сириск приложил палец к губам. И отвел мальчика в глубь темницы. — Ничего не говори, Скилур, — промолвил он наконец. — Но будь готов ко всему.
— Если… — начал было царевич, но Сириск оборвал его:
— Ничего не говори, друг мой. Боги этого не любят.
ПЕЩЕРА
Первые дни Гелика не выходила из пещеры. Охапка листьев служила ей ложем. А пеплос, что подарила Коро, согревал от ночного холода. Она лежала и смотрела на свод пещеры, понимая, что бессильна что-либо сделать. Она знала, как строго охранялся Дорос, и пробиться к мальчику живой она не смогла бы. Ей казалось, что солнце померкло. И эта холодная пещера все больше и больше давила своими мрачными сводами.
На третий день Гелика услышала конский топот. Кто-то смело подъехал к пещере, соскочил с коня. Раздалось радостное ржание. Лошади Гелики, предоставленные сами себе, видимо, узнали гнедую кобылу Састии. Девушка вошла в пещеру и, освоившись с темнотой, разглядела Гелику.
— Хайре, Гелика! — сдержанно молвила Састия. — Вот, это Коро тебе передала. — Она поставила около Гелики узелок с едой и небольшую амфору. — Я напою коней.
Састия вышла из пещеры, Гелика услышала сдержанное ржание, звяканье уздечек. Вскоре амазонка вернулась.
— Твои кони сыты. И ручей рядом.
Гелика по-прежнему безучастно лежала на листьях. Састия подошла, развернула узелок, подала Гелике лепешку.
— Поешь, лепешки очень вкусные.
Гелика привстала, с благодарностью взглянула на Састию.
— Агриппа обложила нас как волков. Все эти дни мы не могли рискнуть. — Састия разложила на подстилке мед в сотах, сушеные фиги, вареное мясо.
— Я не хочу жить, Састия! — слезы, казалось выплаканные, вновь полились по щекам Гелики.
