Алексей Шкваров - Слуги Государевы
Хуже с солдатами поступили. Кто в спину имел ранение — повесили.
Шведам тоже досталось. Одних раненых тысяча с лишним. Старый Ион Стольхаммер сына лишился. Как узнал, что в ногу его ранили, забрал к себе в полк. Лекари пользовали его надлежаще, только на поправку пошел, как случилась с ним горячка и понос ужасный. Долго не мучался. Отошел в мир иной семнадцатилетний Юхан Адольф 20 июля.
Написал старый солдат жене слова пророческие:
— Господь возлюбил нашего сына, оттого и поторопил его прочь от сугубого зла, которое нас теперь ожидает. Конечно, много храбрых шведов направляется сейчас в Россию, но только Бог и удача решат, кто выберется оттуда.
Карл дошел до Могилева и остановился в ожидании Левенгаупта. Тот пребывал в некотором смущении. Он понимал, что ему нужно соединиться с королем, но где это должно произойти, Карл не сказал. Генерал знал, что король не любит распространяться о своих планах. Но не до такой же степени. Это больше походило на русских. «Поди туда не знаю куда!» в холодной шведской голове не укладывалось.
Восемь тысяч нагруженных доверху повозок тащилось в его обозе. Шестнадцать тысяч солдат и шестнадцать орудий предназначались для охраны.
Почему Карл не дождался Левенгаупта? Этот вопрос до сих пору мучает историков. Одни видят причину в медлительности шведского генерала, другие в горячности короля. Конечно, Левенгаупт двигался очень осторожно и неторопливо. Он имел уже опыт боев с русскими и давно не относился к ним с высокомерной презрительностью. Генерал понимал насколько важен его обоз для каролинской армии и насколько важно для русских не допустить их соединения.
Нет, Карл подчинился обстоятельствам и, впервые, пожалуй, прислушался к голосу разума. Могилев и его окрестности были давно разорены, армия голодала, впереди лежала Московия. Карлу известен был приказ Петра:
— …хлеб стоячий на поле и в гумнах жечь, не жалея, убранный вывозить, при невозможности прятать, мельницы и жернова закопать в землю или утопить, дабы хлеб молоть нечем было, строения и мосты портить, леса зарубать. А ежели кто повезет к неприятелю, хоть и за деньги, будет повешен.
* * *Полюбила молодая дивчина Матрена своего крестного. Да не кого-нибудь, а гетмана всей Украины Левобережной — Ивана Колединского по прозвищу Мазепа. Того с отцом ее, старым Василием Кочубеем, давняя дружба связывала. Что нашла Матрена в престарелом гетмане сказать ныне сложно. Полсотни лет разница было промежь ними. Явно не гарный хлопец был Мазепа. Что увидела в нем шестнадцатилетняя Матрена — мужчину, силу, власть? Да и тому приглянулась молоденькая дивчина. Взял и посватался Мазепа, не подумав, что девка-то крестная его, презрев запрет старый, и православный, и козацкий.
— Що? Кто свататься? Крестный? То не крестный, то кобель старый, отрыжка ляхова! — сказала старуха Кочубеиха, — Да не бувать тому! Я-те покажу, бисова девка.
Но Матрена была не промах. Сбежала. И к Мазепе. Старуха совсем взбеленилась. Орала истошно на Кочубея старого:
— Для блуда забрал гетман твою кровиночку, а ты и расселся, черт старый. Пиши ему, коль не вернет, царю самому челом бить будем. Нешто управы на своевольного кобеля не сыщем.
Отписал Кочубей гетману. Много слов обидных в том письме было. Но надо отдать должное старику Мазепе. Хоть и не пропускал мимо ни одной юбки, но здесь случай был особый. Захотел по-доброму все решить. Вернул девку родителям. Поклонился ей в пояс на прощание и сказал:
— Не обессудь! Не хочу, чтоб Кочубей со своей жинкой по всему свету разголосили, про тебя, як наложницу мою. А коли б ты здесь жила, то ни я, ни твоя милость не смогли б удержаться, чтоб не жить як муж со своей жинкой законной. Побудь еще в девках, Матрена. По закону хочу, чтоб було усе. По справедливости.
А судье генеральному всего войска левобережного Кочубею сказал:
— О своем горе и печали сердечной зря толкуешь мне. Они в жене твоей злобной и велеречивой, кою удержать не можешь. В блуде упрекаешь? То я не знаю и не понимаю. Разве сам блудишь, когда женку свою слушаешь. Где хвост управляет, там голова в ошибки впадает! — Но расстались зло, не по-хорошему.
Черт ли сладит с бабой вздорной! Заставила таки Кочубеиха мужа написать донос в приказ Преображенский. Дескать, в измене подмечен Мазепа. На польскую сторону готов переметнуться. Полковника Ивана Искру подговорила. Гетманство тому пророчила. Но доносчику первый кнут положен. И сознались оба во лжи напрасно возведенной. Одни домыслы и не более. А потому и на плаху попали.
Плюнул после старый гетман на любовь девичью, понял промах свой, да отдал ее замуж за писаря младшего, за Чуйкевича.
К какому королю хотел уйти Мазепа? К Лещинскому? К Августу? Да оба уже без престола! Один сам отказался, другого шведы посадили, да шляхта польская опять передралась между собой и Лещинского прогнала. Третьего не выбрали на сейме, разошлись. Подождать — кто даст монет звонких больше.
К полякам податься? Соединить Украйну? Чтоб ляхи с евреями измывались? Не простит народ гетману. Не простят и полковники-атаманы правобережные, которым помогал Мазепа по цареву указу. Да гетман мог сабель собрать больше, чем вся шляхта польская.
И текли его мысли каналами темными. Сидел гетман у себя в Батурине и думу тяжкую думал.
— С поляками разберемся. Здесь, главное, Петр. Коли Карлу шведскому пособить, не впуская войска русские на Украйну, то можно соединить левобережную с правым берегом, и самому государем стать. А коли война сюда перекинется, то пожгут москали все, и даже ежели их верх будет, все едино беды на мою голову лягут. Я виновен, как гетман. Оттого царь Петр лишит булавы Мазепу. Вона его любимчик, Меньшиков, как зарится.
Не козак душой был Мазепа. Хоть и прозывался таковым. Чужды ему были обычаи козацкие, оттого и повздорил со старым Кочубеем из-за крестницы своей, когда вдруг в жены ее захотел. В годы молодые духом польским шляхетским пропитался. В Киеве учился, в Варшаве, в Европе, у иезуитов. Латынью владел свободно, немецким, польским само собой. Стихи писал. А Польша, при всех раздорах ее внутренних была страной образованной. И если Италия славилась школами художественными, то Польша не уступала ей в науках технических и литературных. Был знаменитый Краковский университет, не уступавший ни Сорбонне, ни Оксфорду, ни итальянским университетам. Польша была звеном в ожерелье Возрождения, в той золотой цепи поэзии и музыки, живописи и науки, что протянулась через всю Европу. А кроме того, Польша была мостом, по которому широким потоком европейские знания катились сюда в славянский мир, не уступающий ни романскому, ни германскому мощью культуры.
