Эдвард Уитмор - Шанхайский цирк Квина
Монах принадлежал к одной из самых известных японских фамилий, живущих в Китае. Его прадед эмигрировал в Кантон в начале девятнадцатого века, изучал акупунктуру и основал больницу.
В 1840-м сын врача вступил в китайскую армию, которая тогда сражалась с британцами, пытаясь прекратить торговлю опиумом в городе. Через два года его убили — он стал одним из последних патриотов, павших перед тем, как Британия аннексировала Гонконг в качестве своей опиумной базы.
Сын патриота стал ученым-буддистом в Нанкине. Сын ученого стал монахом в Шанхае. В тот зимний день в тридцать втором он шел из своего храма к дому по пути, которым ходил каждый день уже пятьдесят лет.
Едва пожилой монах поравнялся с ними, они выскочили на улицу, выкрикивая лозунги и паля из револьверов. Через несколько минут они уже промчались обратно по переулку и быстро уехали в своем фургоне.
На следующий день в отместку за убийство японская эскадрилья разбомбила городские трущобы, где жили китайцы, — впервые в истории бомбардировщики были использованы против гражданского населения. Японский морской гарнизон вступил в бой с Девятнадцатой Китайской Армией, и началось то, что в Японии известно под названием Шанхайский инцидент, а через год послужит поводом для вторжения Японии в Северный Китай.
Прямо перед отъездом из Шанхая их навестил на конспиративной квартире старик в штатском. Он очень сердился на капитана, ведь монах был убит, а не ранен в руку, как им приказывали. Капитан в ужасе отрапортовал, что не мог прицелиться как следует. Они бежали по тротуару, у них в распоряжении было всего несколько секунд.
Капитан не солгал. Только одна из его пуль поразила монаха, и именно в руку. А вот полицейский промолчал. Он намеренно выпустил всю обойму в грудь монаха, отчасти стремясь оклеветать капитана — так ему хотелось отомстить за предательство товарищей в Корее, — а отчасти от возбуждения, ведь оказавшись на переполненной улице с заряженным револьвером, он просто не мог не выпустить в кого-нибудь всю обойму.
Полицейский ожидал, что капитана заставят три месяца чистить сортиры, но старик в гражданском просто отвернулся и вышел со слезами на глазах.
За следующие пять лет полицейский видел старика в гражданском еще дважды. Старик не подозревал о второй встрече, хотя, несмотря на все предосторожности, за восемь лет подпольной работы его неизбежно хоть раз заметили у тайника.
Тем не менее в третий раз они встретились лицом к лицу, и в этот раз полицейский убил его.
После приключения в Шанхае работа в Мукдене показалась ему скучной и неинтересной. Он все еще похищал документы для капитана, иногда передавал информацию тайному агенту в ресторане, где собирались японские офицеры, но в основном проводил допросы в ледяных подвалах под зданием штаб-квартиры Кемпейтай.
Пленников — китайцев, японцев, корейцев — перед тем, как отправить в подвалы, всегда раздевали догола. Маньчжурские зимы суровы, и двух-трех дней побоев хватало, чтобы узник признался в чем угодно. Приговоренные к смерти носили традиционную соломенную шляпу, закрывающую глаза, — такую же, как у нищенствующих буддистских монахов.
Подозреваемых приковывали к стене, растянув руки и ноги, — они были подвешены так, что едва касались пола пальцами ног. Задачей полицейского было не давать узнику заснуть, когда офицер, проводивший допрос, уставал и шел наверх, чтобы совершить чайную церемонию или час-другой поупражняться в искусстве икебаны. Полицейский всегда стыдился волос на своем теле, унаследованных от матери из племени айнов, и поэтому в особенности наслаждался наготой заключенных.
Он раздавал им оплеухи, пинки, пощечины. Он выдавливал им глазные яблоки и запихивал в рот промасленные тряпки, щипал сначала одну ноздрю, а потом другую. Он разбивал дубинкой коленные чашечки, локти, зубы.
Существовало множество действенных методов, но лучшим все-таки оставался вот какой — нужно было держать заключенного за яйца и постукивать по ним дубинкой. Слабые стоны, вырывавшиеся при этом из горла узника, были совершенно неповторимы. Только однажды, кажется, он слышал похожие звуки, невыносимо жарким летом в Маньчжурии — он тогда сидел один в поле, с непокрытой головой, лениво разрывая на кусочки сверчка.
Во второй раз он увидел шанхайского старика осенью тридцать седьмого, за несколько дней до того, как его перевели в пехотную часть в Центральном Китае. Он, переодетый в гражданское, был на дежурстве в ресторане и подслушивал разговоры, когда старик вошел и уселся в углу — один. Что-то в его манере поворачивать голову смутило полицейского. Заинтересовавшись, он встал и пошел в туалет.
Несколько месяцев вычищая корейские сортиры, полицейский навсегда приобрел любопытное свойство — теперь он мыслил гораздо яснее, погрузившись в атмосферу дерьма и мочи. Запахи не только напоминали ему о том, что следует опасаться предательства, они вызывали в памяти даже картины детства — воспоминания о тех временах, когда ребенком он носил тяжелые корзины с навозом вверх по великаньим ступеням в Тогоку к делянке тутовых деревьев.
В туалете было всего две кабинки, полицейский устроился в одной из них. Едва только он начал испытывать умиротворение, как в соседней кабинке захлопнулась дверь.
В туалете полицейскому необходимо было уединение, иначе он не мог сконцентрироваться и производить те запахи, которые ему особенно нравились. Он взобрался на сиденье, чтобы заглянуть за перегородку, думая поучить незваного гостя дубинкой, — и тут увидел, как тот просовывает руку под крышку бачка и что-то туда кладет. Рука исчезла, дверь открылась, шанхайский старик вышел. Что бы это значило?
Он зашел во вторую кабинку и увидел, что в выемке под крышкой бачка лежит короткий стебель бамбука, запечатанный с обоих концов. Он открыл бамбуковый контейнер и вынул оттуда крохотную пленку. Что это такое?
Он вернул все на место и стал прогуливаться вдоль писсуаров. Он понимал, что обнаружил нечто важное, но не знал, что именно. Он наклонился, чтобы перевязать шнурки на ботинках. Одной рукой рассеянно пошарил в писсуаре и извлек оттуда твердую пластинку освежителя. Пластинка была зеленая, похожая на леденец. Он рассеянно раскусил с хрустом комочки и стал жевать.
Что же он такое видел?
Разозлившись оттого, что не может сразу разгадать эту тайну, и оттого, что этот шанхайский старик вызывал у него какие-то смутные, ему самому не понятные чувства, полицейский в тот вечер совершил длинную прогулку по окраинам города. На следующий день там была найдена старуха, до смерти забитая тупым орудием, по всей вероятности кожаным, и изнасилованная предметом, который не мог быть частью человеческого тела, — либо тем же орудием, что послужило причиной смерти, либо предметом, похожим на это орудие.
