Александр Дюма - Анж Питу
В эту минуту он понял, что победа неминуемо будет омрачена кровопролитием; он хотел спрыгнуть со стола, заменявшего его спасителям щит, но их железные руки не давали ему шевельнуться. Сознавая свою беспомощность, Жильбер послал Бийо и Питу на помощь де Лонэ: оба они, стремясь исполнить приказ доктора, делали все возможное, чтобы разрезать людские волны и добраться до коменданта.
Дело в том, что его защитники остро нуждались в помощи. Шола, со вчерашнего дня ничего не евший, так обессилел, что внезапно лишился чувств; хорошо, что его успели подхватить, — иначе его бы вмиг затоптали.
Но образовался пролом в человеческой стене, дыра в плотине.
В пролом этот ринулся человек, который уже поднял руку, чтобы нанести коменданту ужасающий удар ружейным прикладом по голове.
Однако де Лепин предупредил убийцу: он бросился ему наперерез и принял на себя удар, предназначавшийся пленнику.
Де Лепин был оглушен, кровь заливала ему глаза; шатаясь, он закрыл лицо руками, а когда пришел в себя, то увидел, что его отделяет от коменданта не меньше двадцати шагов.
Именно в эту минуту Бийо, тащивший Анжа Питу на буксире, добрался до коменданта.
Заметив, что того опознают прежде всего по непокрытой голове, Бийо снял свою шляпу и надел ему на голову.
Де Лонэ обернулся и узнал Бийо.
— Благодарю, — сказал он, — однако, что бы вы ни делали, вам меня не спасти.
— Главное — добраться до ратуши, — сказал Юлен, — и тогда я за все ручаюсь.
— Да, — согласился де Лонэ, — но доберемся ли мы до нее?
— С Божьей помощью попытаемся, — отвечал Юлен.
В самом деле, не все еще было потеряно, толпа уже вступила на площадь перед ратушей, но площадь эту запрудили люди с засученными рукавами, потрясавшие саблями и пиками. До них дошел разнесшийся по улицам слух, что сюда ведут коменданта и плац-майора Бастилии, и они, точно свора собак, которая, скрежеща зубами, долгие часы ловит носом запах добычи, ждали своего часа.
Лишь только процессия показалась на площади, как все эти люди кинулись на коменданта.
Юлен понял, что здесь их ждет самая большая опасность, последняя схватка; если бы он мог приблизить ступени лестницы к де Лонэ или перебросить его на лестницу, тот был бы спасен.
— Ко мне, Эли, ко мне, Майяр, ко мне, все, в ком есть хоть капля храбрости, — закричал он, — дело идет о нашей чести!
Эли и Майяр услышали его зов и вклинились в толпу, которая, однако, не слишком усердствовала в стремлении им помочь: сначала люди, стоявшие у них на пути, дали им дорогу, но тут же вновь сомкнулись.
Элии Майяр оказались отрезаны от основной группы и уже не могли с ней соединиться.
Убедившись в своей победе, толпа, сделав яростное усилие, обвилась кольцами вокруг коменданта и его спутников, словно гигантский удав. Бийо подхватили, поволокли, оттащили в сторону; Питу, ни на шаг не отступавшего от фермера, постигла та же участь.
Юлен споткнулся на первых ступеньках ратуши и упал. В первый раз ему удалось подняться, но его тут же вновь повалили на землю, а рядом с ним упал де Лонэ.
Комендант остался верен себе: до последней минуты он не издал ни единого стона, не попросил пощады, а лишь пронзительно крикнул:
— По крайней мере, не мучайте меня, кровожадные тигры! Убейте сразу!
Никогда еще ни один приказ не выполнялся с такою точностью, как эта просьба: в один миг грозные лица склонились над упавшим де Лонэ, вооруженные руки взметнулись над его телом. Руки сжали клинки, клинки вонзились в человеческую плоть, и вот уже отрубленная, истекающая кровью голова, насаженная на острие пики, взлетела над толпой, а на лице застыла прежняя презрительная улыбка.
То была первая голова…
Все это происходило на глазах Жильбера; он не раз порывался броситься на помощь коменданту, но две сотни рук удержали его.
Он отвернулся и вздохнул.
Мертвая голова взметнулась над толпой как раз напротив того окна ратуши, подле которого стоял в окружении выборщиков де Флессель; ее открытые глаза глядели на купеческого старшину, словно передавая ему прощальный привет.
Трудно сказать, чье лицо было бледнее — живого или мертвого.
Внезапно подле того места, где лежало тело де Лонэ, раздался оглушительный гул. Покойника обыскали и нашли в его кармане записку купеческого старшины — ту самую, которую он показывал де Лому.
Записка эта, как мы помним, гласила:
«Держитесь: я морочу парижанам голову кокардами и посулами. К вечеру господин де Безанваль пришлет Вам подкрепление.
Де Флессель».Жуткие проклятия полетели с мостовой в то окно ратуши, рядом с которым находился де Флессель.
Не постигая их причины, купеческий старшина понял, что это грозят ему, и отпрянул от окна.
Но его видели, знали, что он находится в ратуше; толпа ринулась вверх по лестнице, и на этот раз порыв ее был столь заразителен, что люди, несшие доктора Жильбера, спустили его на землю, дабы влиться в этот вышедший из берегов свирепый человеческий поток.
Жильбер тоже захотел проникнуть в ратушу — не для того, чтобы угрожать Флесселю, а чтобы защитить его. Он успел подняться на три или четыре ступеньки, как почувствовал, что чьи-то руки с силой тащат его назад. Он обернулся, желая освободиться от этих новых объятий, и увидел Бийо, а рядом с ним — Питу.
С лестницы доктору была видна вся площадь.
— О, что же там происходит?! — воскликнул он, указывая судорожно сжатой рукой в сторону улицы Тиксерандри.
— Скорее, доктор, не медлите! — взмолились в один голос Бийо и Питу.
— О убийцы! — вскричал доктор. — Убийцы!..
В самом деле, в это мгновение плац-майор де Лом упал, сраженный ударом топора: объятый яростью народ обрек одной и той же смерти жестокого и самовлюбленного коменданта, мучителя несчастных узников, и благородного человека, служившего им опорой.
— Да, да, пойдемте отсюда, пойдемте, — сказал Жильбер, — я начинаю стыдиться свободы, полученной из рук подобных людей.
— Будьте покойны, доктор, — отвечал Бийо, — те, что сражались там, и те, что убивают здесь, — разные люди.
Но как раз в тот момент, когда доктор стал спускаться с лестницы, по которой поднимался, спеша на помощь Флесселю, людская волна, поглощенная ратушей, изверглась обратно на площадь. Посреди этого потока бился, вырываясь, какой-то человек.
— В Пале-Рояль! В Пале-Рояль! — кричала толпа.
— Да, друзья мои, да, мои добрые друзья, в Пале-Рояль! — повторял этот человек.
Но людское море, вышедшее из берегов, несло купеческого старшину не к Пале-Роялю, а к реке, словно намереваясь утопить его в Сене.
