Георг Эберс - Сестры
Ее глаза с блаженством и страхом остановились на нем, и только их уста слились в первом поцелуе, как оба в испуге отшатнулись друг от друга; в ночной тишине громко прозвучало имя Клеа, и в то же время вблизи раздался громкий крик и глухой стон.
— Убийцы! — крикнула Клеа и, дрожа за себя и за него, бросилась на грудь своего друга.
Мужественная и гордая добродетельная героиня в одно мгновение превратилась в слабую, беспомощную женщину.
XXII
На крыше башни, возвышавшейся над воротами Серапеума, стоял гороскоп и наблюдал звезды. Но в эту ночь наблюдения шли явно неудачно. Черные облака, гонимые ветром, все время закрывали от него ту часть небесного свода, над которой он производил наблюдения.
Наконец он с досадой отбросил инструменты, дощечку, натертую воском, и стилос. Все это он приказал снести вниз отцу маленького Фило, прислуживавшему по ночам гороскопам.
— Небо сегодня неблагоприятно для работы, — сказал жрец.
— Благоприятно?! — воскликнул в недоумении привратник, не расслышав последних слов гороскопа. При этом он так поднял плечи, что голова его совсем исчезла. — Это ночь ужасов, наверное, нам грозит сегодня большое несчастье. Пятнадцать лет я на службе, но нечто подобное я видел только единожды, и на следующий же день пришли наемники сирийского царя Антиоха и ограбили нашу сокровищницу. Да, сегодня ночь еще хуже, чем тогда. Уже при восходе Сириуса промчалось по пустыне страшное видение с львиной гривой, а после полуночи раздался страшный шум. Ты тоже содрогнулся, когда он начался в могилах Аписа. Что-то страшное предвещает людям ночь, когда встают священные быки и бьют рогами в двери своих могил. Несколько раз уже видел я сегодня, как над старыми мавзолеями и могилами в скале парили и ползали души умерших. То они носятся в воздухе, точно ястребы с человеческими головами, то медленно качаются, точно ибисы, то проносятся по пустыне, как бесплотные тени. Иные ползут по песку, как змеи, или воют в воротах своих могил, как голодные собаки. Часто слышал я, что они лают, как шакалы, и смеются, как гиены, почуявшие падаль. Но сегодня они сначала кричали, как разъяренные люди, потом стонали и визжали, точно они сидели в Тартаре и переносили ужасные мучения.
— Посмотри-ка туда, там опять что-то движется! — воскликнул жрец.
— О святой отец, твори скорей сильнейшие заклинания! Разве ты не видишь, как они растут? Они уже в два раза выше смертных людей.
Гороскоп взял в руки амулет, пробормотал несколько заклинаний, а глазами старался отыскать привидения, так испугавшие привратника.
— Как они громадны, — подтвердил он, найдя их наконец, — а вот теперь они втягиваются в себя, становятся все меньше и меньше, но… однако? Может быть, это только могильные разбойники высокого роста? Ничего сверхъестественного в их росте нет.
— Вдвое выше тебя, а ты ведь не мал! — вскричал сторож и приник губами к амулету в руке гороскопа. — И если б это были разбойники, почему их не окликнула стража? Почему их крики и стоны не разбудили караул, каждую ночь стоящий там? Опять этот ужасный жалобный крик! Слышал ли ты когда-нибудь, чтобы подобные звуки вырывались из груди человека? Великий Серапис, я умираю от страха! Спустимся вместе, благочестивый отец, надо посмотреть моего больного сынишку. Кто видел такие вещи, тот не останется жив.
Действительно, покой города мертвых был нарушен, но души умерших не принимали никакого участия в ужасах этой ночи.
Молчаливый покой святыни нарушили люди. Полные ненависти и злобы, они хладнокровно совершили убийство другого человека, но, кроме этих зверей, были еще люди, которые во мраке этой жуткой ночи впервые познали лучшее чувство, вложенное небесами в души своих смертных детей.
Чудовище с львиной гривой, появление которого в пустыне так напугало привратника, быстро направлялось в Мемфис. Встречные путешественники, испуганные его диким видом, обращались в бегство или спешили скрыться. Между тем этим чудовищем был простой человек с горячей кровью, честным умом и верным дружеским сердцем.
Но встречавшиеся с ним люди не могли видеть его душу, а внешне он мало походил на обыкновенных людей.
Тяжело двигались его непривычные к ходьбе ноги, с трудом неся тучное тело; огромная борода, масса седых волос на голове, тревожный взгляд — все придавало ему вид, который мог напугать и мужественного человека.
Два торговца, ежедневно приносившие товары для пилигримов Серапеума, встретили его недалеко от города. Они посмотрели на него, и один из них сказал:
— Видел ты это задыхающееся чудовище? Если бы тот не сидел крепко в своей келье, я бы сказал, что это… отшельник Серапион.
— Глупости, — возразил другой, — обет его связывает крепче цепей и веревок. Это один из сирийских нищих, осаждающих храм Астарты.
— Может быть, — согласился равнодушно первый. — Идем скорей, моя жена зажарила гуся сегодня к вечеру.
Действительно, Серапион был клятвой привязан к своей келье, и все-таки торговец угадал: именно Серапион торопливо шел в город. После долгого заключения идти ему было очень трудно. Каждый камень на дороге болезненно отзывался на его босых ногах, изнеженных заточением, но при виде каждой женской фигуры он напрягал все усилия, чтобы идти скорей.
Некоторые могут хорошо чувствовать себя только на своем особом месте, но стоит им покинуть свою тесную обстановку — и они становятся смешны и странны своими особенностями.
То же самое случилось с Серапионом. В предместье города уличные мальчишки шумной толпой бежали за ним с насмешками и хохотом. Три разряженные девушки, отдыхавшие после танцев перед кабачком, при виде его громко расхохотались. К довершению потехи один солдат, как бы нечаянно, провел копьем по львиной гриве отшельника. Тогда только вспомнил Серапион, что годы заточения сделали его непохожим на других людей и что в таком виде его никогда не пропустят во дворец.
Серапион решительно вошел в первую попавшуюся лавку цирюльника, но при его появлении цирюльник в испуге отскочил за прилавок. Серапион велел поскорей остричь себе волосы и бороду и в первый раз после многих лет он увидел в зеркале свое лицо.
С горькой улыбкой кивнул отшельник своему постаревшему отражению и, расплатившись, вышел, не обращая внимания на сострадательные взгляды цирюльника и его помощника.
Пораженные странным видом отшельника, они приняли его за сумасшедшего. Напрасно цирюльник пытался во время работы завести с ним разговор, Серапион молчал и только раз крикнул своим низким басом:
— Болтай с другими, я спешу!
Действительно, ему было не до праздной болтовни. Сердце его сжималось страхом и нежной заботой, обливаясь кровью при мысли, что он нарушил обет, который поклялся хранить у одра умирающей матери.
![Георг Эберс - Тернистым путем [Каракалла]](/uploads/posts/books/166627/166627.jpg)
