Вальтер Скотт - Антикварий
— Это просто трюк, — сказал он. — Прежде чем проделывать свои таинственные махинации, мошенник так или иначе узнал о существовании этого старинного колодца. Обратите внимание на то, что он сейчас скажет. Или я сильно ошибаюсь, или все это лишь прелюдия к более серьезному обману. Смотрите, как он пыжится и важничает после своего успеха и как бедный сэр Артур восхищается этим потоком чепухи, который тот изливает на него под видом основ оккультной науки!
— Ви видите, мой допрый покрофитель, ви видите, моя допрая леди, ви видите, почтенный доктор Блеттергаул, и ви такше, мистер Лофел, и мистер Олденбок, мошете видеть, если соблаговолите, что наука не имеет других врагов, кроме нефешества. Взгляните на эту малую веточку орешника. Единственно, на что она годна, это посечь ребенка. («Для тебя я взял бы девятихвостую кошку![300]» — шепнул Олдбок в пространство.) Влошите ее в руки философа — пиф-паф! — и она делает великое откритие. Но это пустяк, сэр Артур, сущий пустяк, почтенный доктор Блеттергаул, пустяк, милые леди, юный мистер Лофел и допрый мистер Олденбок, по сравнению с тем, что мошет сделать наука! Ах, если б нашелся челофек, у которого хватило бы смелости и ума, я показал бы ему кое-что получше колодца с водой… Я показал бы ему…
— Для этого потребовалось бы также немного денег, не так ли? — спросил антикварий.
— Э, самая малость, о которой не стоит и говорить! — ответил мудрец.
— Я так и думал, — сухо заметил антикварий. — А я пока что, без всякого магического жезла, покажу вам превосходный паштет из дичи и бутылку лондонской мадеры особой марки, и думаю, что эти блага не уступят всему тому, что может явить нам наука мистера Дюстерзивеля.
Пиршественные яства были расставлены, как выражался Олдбок, fronde super viridi, под огромным старым деревом, называвшимся «дубом приора»[301], и общество, расположившееся в его тени, отдало должное содержимому корзины.
ГЛАВА XVIII
И как грифон[302] крылатый, над лесами,
Над степью и болотами летя,
За аримаспом гонится, который
Хранимое им золото похитил, —
Так в исступленье гнева сатана…
Когда легкий завтрак был окончен, сэр Артур возобновил разговор о тайнах магического жезла, о которых он уже раньше беседовал с Дюстерзивелем.
— Мой друг мистер Олдбок теперь будет с большим уважением слушать ваш рассказ о новейших открытиях, сделанных в Германии членами вашего сообщества.
— Ах, сэр Артур, не следовало касаться таких фещей при этих тшентльменах. Именно недостаток доферия, или, как ви говорите, веры, и портит подобные великие дела.
— Позвольте по крайней мере моей дочери прочесть записанный ею рассказ про Мартина Вальдека.
— О, это очень правдифый история. Но мисс Уордор такая лофкая и такая умница, что сделала из нее настоящий роман. Гете и Виланд[304] не сделали бы лучше, честное слово.
— По правде говоря, мистер Дюстерзивель, — промолвила мисс Уордор, — в этой легенде романтическое настолько преобладало над правдоподобным, что мне, влюбленной в царство сказок, просто невозможно было удержаться и не внести несколько штрихов, чтобы сделать это произведение более совершенным в своем роде. Однако вот оно, и если вы не склонны покинуть эту тень, прежде чем немного спадет дневная жара, и будете снисходительны к моему неумелому изложению, то, может быть, сэр Артур или мистер Олдбок прочтут его нам.
— Только не я, — заявил сэр Артур. — Я никогда не любил читать вслух.
— И не я, — сказал Олдбок, — ибо забыл дома очки. Но ведь с нами Ловел, у него острое зрение и приятный голос. Что касается мистера Блеттергаула, то, насколько мне известно, он ничего не читает, опасаясь, что его заподозрят в чтении своих же проповедей.
Таким образом, чтение рукописи было возложено на Ловела, и он не без трепета принял переданные ему смущенной мисс Уордор листы со строками, начертанными той прекрасной рукой, обладание которой он счел бы высшим блаженством, какого только мог ожидать на земле. Но сейчас необходимо было подавить свои чувства. И, бегло проглядев рукопись, как бы для того, чтобы лучше ознакомиться с ее характером, он преодолел волнение и прочел обществу следующий рассказ.
СУДЬБА МАРТИНА ВАЛЬДЕКА[305]Пустынные дебри Гарцского леса в Германии, и особенно гора, называемая Блоксберг, или, точнее, Брокен[306], служат излюбленным местом действия в рассказах о ведьмах, леших и призраках. Сам род занятий жителей — рудокопов и лесорубов — развивает в них особую склонность к суеверию, и явления природы, которые они наблюдают, работая в лесной глуши или под землей, часто приписываются ими вмешательству духов или волшебных сил. Среди многих легенд в этом пустынном краю особенно распространена одна, где рассказывается о некоем диком духе, принявшем образ человека огромного роста, который сторожит леса Гарца. Этот великан ходит в венке и поясе из дубовых листьев и носит в руке вырванную с корнем сосну. Многие утверждают, что видели гигантскую фигуру, шагавшую в том же направлении, что и они, по горному хребту, отдаленному от них узкой лощиной. Подлинность такого видения настолько общепризнанна, что современному скептицизму не остается ничего иного, как объяснять его законами оптики[307].
В старину дух часто запросто общался с местными жителями; по гарцским преданиям, он, как почти все духи земли, был своенравен и по своей прихоти вмешивался в дела смертных — иногда на пользу им, а иногда во вред. Но было замечено, что даже его дары часто со временем оказывались гибельными для тех, кого он ими наделял. Нередко священники, пекущиеся о пастве, произносили длинные проповеди, суть которых сводилась к увещеванию не вступать ни в какое общение, прямое или косвенное, с демоном Гарца. И старые люди часто приводили историю Мартина Вальдека в пример ветреным детям, когда те смеялись над опасностью, казавшейся им воображаемой.
Однажды в деревушке под названием Моргенбродт, в Гарце, кафедрой церковки с соломенной крышей завладел странствующий капуцин и начал громить жителей за их греховность и за сношения с дьяволами, ведьмами и феями, особенно же — с гарцским лешим. Учение Лютера уже начинало распространяться среди крестьян — ибо этот случай относят к царствованию Карла Пятого, — и они посмеивались над тем усердием, с которым почтенный монах разглагольствовал на избранную им тему. Его страстность росла с их упорством. Жителям не нравилось, что их старого, смирного духа, обитавшего столько веков на Брокене, сваливают в одну кучу с Ваалом[308], Астаротом[309] и даже самим Вельзевулом[310], безвозвратно низвергая его в бездну Тофета[311]. К их патриотической заинтересованности в его судьбе присоединялись опасения, как бы дух не отомстил за то, что они слушают такие беспощадные обвинения. Бродячий монах, говорили они, который нынче здесь, а завтра — бог весть где, может говорить что ему угодно. А мы, исконные и постоянные обитатели этих мест, останемся на милость оскорбленного духа и, конечно, должны будем за все расплачиваться. Возбужденные этими мыслями, крестьяне от неодобрительных слов перешли к камням и, хорошенько побив ими пастыря, выгнали его из прихода — пусть проповедует против духов в других местах!
