Георг Борн - Грешница и кающаяся. Часть II
— Черт возьми! Господин Эбергард, кажется, мы с вами опять готовы заплакать. За десять лет я не испытал столько, сколько за эти десять минут. Если бы все зависело от меня, я давно нашел бы благородную фрейлейн и мы бы уже много лет жили-поживали в Монте-Веро.
— Имей терпение, старина, всему свое время. Могу лишь сознаться, что теперь, когда я отыскал свою дочь, я вполне разделяю твое желание поскорей возвратиться в Монте-Веро.
— А пока, господин Эбергард, я поспешу в Бургос и привезу самый удобный экипаж. Уже совсем рассвело и городские ворота открылись.
— Хорошо, отправляйся, Мартин. Мне бы хотелось побыстрей достигнуть границы.
Честный кормчий вскочил на оседланную лошадь и вскоре скрылся из виду.
Маргарита покоилась на разостланных плащах, Эбергард по-прежнему сидел рядом. Внезапно взор его упал на барона, томящегося под бдительным оком Сандока.
На радостях князь хотел уже отпустить этого злодея на свободу, но вовремя спохватился, что лучше держать его в плену до тех пор, пока Маргарита не будет находиться в удобном экипаже.
Думая пристыдить и исправить негодяя своим великодушием, он невольно следовал велению сердца, готового всегда прощать всякую обиду.
Дочь его теперь на свободе, и нет никакой надобности преследовать своих врагов. Самый опасный из них находится в его власти, но, к вящей досаде Сандока, князь не хотел воспользоваться этим преимуществом.
Когда через несколько часов Мартин возвратился в удобном экипаже, Эбергард, бережно уложив на сиденье Маргариту, велел негру освободить барона. Шлеве молча принял это неожиданное избавление, а Сандок не на шутку рассердился на князя, но, конечно, не подал виду. Мартин тоже неодобрительно покачал головой, но возражать не посмел; он видел, что господин его счастлив, обретя дочь, и торопится в Париж, а задерживать далее Шлеве означало лишь подвергать себя неудобствам. Кроме того господин Эбергард намеревается как можно скорее выехать в Монте-Веро, и тогда господин барон сможет делать все, что ему заблагорассудится.
Путешествие до границы было трудным. Маргарита пришла в себя и взор ее прояснился, но дорожные неудобства причиняли ей такие страдания, что путешественники вынуждены были каждую ночь останавливаться и только днем наверстывали упущенное.
Эбергард ни на минуту не отлучался от дочери.
Видно было, что душа ее испытала ужасные потрясения; порой казалось, что она даже лишилась рассудка. Она бредила, и сердце отца обливалось кровью.
Среди прочих видений одно особенно терзало ее воображение.
— Видите?! — вскрикивала она с закрытыми глазами, и дыхание ее прерывалось.— Видите… они мертвые… оба мертвые… я их убила! Они умерли в снегу!… О горе! Только одного из них я могу согреть на своей груди… другого уже нет… отдайте мне его! Сжальтесь надо мной, его украли. Верните мне его, иначе я умру от горя!… Они преследуют меня… видите, вот идут солдаты? Они меня ищут, потому что я… в зимнюю ночь… убила своего ребенка! О ужас! Дальше, дальше… что за пытка!… Дитя мое… моя дитя!…
— Маргарита,— увещевал Эбергард несчастную страдалицу,— приди в себя, дочь моя, с тобой рядом твой отец, он заботливо охраняет тебя!
— Да-да… это отлично! — говорила она со вздохом.— Это очень хорошо, охраняйте меня.— И тут же — новый бред: — Ты можешь не охранять меня, они и тебя погубят! Они нашли моего ребенка… на дороге… мертвого… замерзшего зимней ночью… Они меня ищут… Вот он передо мной, мой ангелочек, бледный и мертвый…
Эбергард не мог не признаться себе, что в этих картинках должна быть большая доля правды, и он содрогнулся…
Но вдруг он вспомнил клятву, данную им Маргарите после ее спасения, и воскликнул:
— Дочь моя, повторяю: что бы ни случилось, ты не услышишь от меня ни слова упрека, не увидишь ни одного косого взгляда! Движимый любовью, я наставлю тебя на истинный путь и постараюсь все примирить, все искупить!
И, тем не менее, слова, произносимые Маргаритой в бреду, были ужасны. Если ее бред хотя бы частично основывался на действительных событиях, то о примирении не могло быть и речи, и жизнь его и дочери погрузится в вечный мрак и горе.
Тяжелы были часы, проводимые благородным и великодушным князем около своей страдалицы-дочери. Он чувствовал, что поздно, слишком поздно нашел ее.
Но вместе с горем возрастала и любовь его. Он решил взять на себя все страдания дочери, только бы спасти ее.
Когда они достигли французской границы и сели в вагон, Эбергард почувствовал, что главная опасность здоровью дочери миновала. До Парижа поезд домчал в считанные часы.
Прибыв в свой особняк на улице Риволи, князь прежде всего позаботился о том, чтобы дать Маргарите полный покой. Призванные им доктора в один голос утверждали, что болезнь его дочери — следствие сильных душевных переживаний, и дали надежду на скорое выздоровление.
Эбергард очень рад был увидеть маленького Иоганна; мальчик сильно соскучился по нему.
Под руководством хороших врачей Иоганн стал говорить понятнее, и не вызывало никаких сомнений, что, развившись умственно и телесно, он доставит князю много приятных часов общения с собой.
Тринадцатилетний мальчик с большим вниманием слушал рассказы Сандока о том, как «масса Эбергард» вызволял свою дочь из страшной подземной камеры, и попросил разрешения ухаживать за больной. Трогательно было видеть, как мальчик на цыпочках подходил к ней и подавал питье.
Эбергард еще больше полюбил его за это и уделял ему много внимания.
Прошло несколько месяцев, и Маргарита, наконец, поправилась настолько, что вполне могла уже осознать свое нынешнее счастливое состояние. Однако пережитые страдания не стерлись из ее памяти.
Она была глубоко удручена, чувствовала неодолимую потребность высказаться, и для нее большим благом была возможность рассказывать отцу историю своей жизни.
Она ничего не скрывала, в порыве саморазоблачения открыла ему всю свою душу, и Эбергард, сколько мог, утешал и ободрял ее. Но когда Маргарита поведала, сколько горя причинил ей принц Вольдемар, князем овладела глубокая грусть и он закрыл лицо руками. Он подумал, что над его семьей тяготеет злой рок и прошлому дочери не будет искупления!
Рассказала Маргарита и о своем ночном бегстве, о том, как безжалостный Шлеве вытолкал ее с веранды.
— Я лишилась рассудка от отчаянья,— рассказывала она.— В этом ужасном положении я совершила страшный поступок… в полубреду бросила своих детей… а ночь была морозная… и я сама лишилась чувств. Когда я пришла в себя и вспомнила, что произошло, то поспешила к тому месту, где оставила детей, но нашла только одного ребенка. В отчаянье я бросилась на поиски, но все напрасно, моего мальчика мне не суждено было найти… Я с жаром прижала к сердцу маленькое существо, оставшееся у меня. Это Бог оказал свою милость мне, грешнице, возвратив девочку…
