Рафаэль Сабатини - МОРСКОЙ ЯСТРЕБ
Лайонел и Розамунда посмотрели друг на друга. Их лица призрачно белели в сгустившейся тьме. Нубийцы, как каменные статуи, застыли у лестницы.
Молодой человек застонал и в отчаянии стиснул руки. Ему вернули колет, сорванный на базаре, наскоро починив его куском верёвки из пальмового волокна. Но сам обладатель колета был ужасающе грязен. Тем не менее мысли его — если первые произнесённые им слова можно считать таковыми — были о Розамунде и о том положении, в котором она оказалась.
— О Боже! — воскликнул он. — И вам пришлось вынести всё это! Какое унижение! Какая варварская жестокость!
И он закрыл своё измождённое лицо руками.
Розамунда ласково дотронулась до его руки.
— Не стоит вспоминать о том, что я пережила, — проговорила она на удивление ровным и спокойным голосом.
Не говорил ли я, что эти Годолфины были неробкого десятка! Многие считали, что в их роду даже женщины отличаются истинно мужским характером. И едва ли кто усомнится, что в эти минуты Розамунда являла собой достаточное тому свидетельство.
— Не жалейте меня, Лайонел. Мои страдания кончились или очень скоро кончатся. — И она улыбнулась той экзальтированной улыбкой, какой улыбаются мученики в судный час.
— Что вы хотите сказать? — изумился Лайонел.
— Что? — повторила она. — Разве не в наших руках возможность сбросить бремя жизни, когда оно становится слишком тяжёлым? Тяжелее того, что повелевает нам нести Господь.
Лайонел только застонал в ответ. С тех пор как их принесли на борт каракки, он только и делал, что стонал. Если бы состояние Розамунды располагало к размышлениям, она бы поняла, какую слабость и беспомощность проявил он в час испытаний, когда по-настоящему достойный человек непременно постарался бы — пусть безуспешно — поддержать и ободрить её, а не оплакивать собственные невзгоды.
Невольники внесли четыре огромных пылающих факела и вставили их в железные крепления, выступавшие из стены дома. По террасе задвигались мрачные красноватые блики. Невольники ушли, и вскоре в чёрной дыре дверного проёма между неподвижными нубийцами выросла третья фигура. Это был Сакр аль-Бар.
Он задержался в дверях и пристально посмотрел на Лайонела и Розамунду. Поза его дышала высокомерием, лицо было совершенно бесстрастно. Наконец он медленно направился в их сторону. На нём был короткий — до колен — кафтан, перепоясанный блестящим золотым кушаком, мерцавшим в свете факелов и при каждом шаге вспыхивавшим снопами огня. Ноги корсара, обутые в красные, шитые золотом турецкие туфли, были обнажены до колен, руки также оставались обнажёнными до локтя. Его голову покрывал белый тюрбан, украшенный пером цапли и пряжкой, усыпанной драгоценными каменьями.
Сакр аль-Бар подал знак нубийцам, и те молча скрылись, оставив его наедине с пленниками. Корсар поклонился Розамунде.
— Отныне, сударыня, — сказал он, — это ваши владения, где с вами будут обращаться скорее как с супругой, нежели как с невольницей. Ведь в Берберии крыши домов отведены жёнам мусульман. Надеюсь, вам здесь понравится.
Не в силах отвести взгляда от Оливера, бледный как смерть, Лайонел отшатнулся от сводного брата, который, казалось, в эту минуту не обращал на него ни малейшего внимания. Нечистая совесть заставляла его опасаться самого худшего, воображение рисовало тысячи казней, страх сдавливал горло, вызывая отвратительное чувство тошноты.
Что же касается Розамунды, то она встретила Оливера, выпрямившись во весь свой великолепный рост. И хоть лицо её побледнело, оно было столь же спокойно и невозмутимо, как его; хоть грудь её часто вздымалась, выдавая внутреннее волнение, во взгляде её горело презрение и вызов, когда ровным, твёрдым голосом она ответила ему вопросом на вопрос:
— Каковы ваши намерения относительно меня?
— Мои намерения? — повторил корсар, и его губы искривила едва заметная усмешка.
Как ни был он уверен в том, что ненавидит Розамунду и стремится причинить ей боль, унизить, уничтожить её, он не мог подавить в себе восхищение стойкостью, с которой она встретила страшный час.
Из-за холмов выглянул краешек луны, похожий на полированный медный серп.
— Не вам спрашивать о моих намерениях, — ответил корсар. — Когда-то в целом мире у вас не было более преданного раба, чем я, Розамунда. Вы сами своей бессердечностью и недоверием порвали золотые путы моего рабства. Те оковы, что я теперь налагаю на вас, разбить будет куда сложнее.
Розамунда презрительно улыбнулась, давая понять, что на этот счёт у неё нет никаких сомнений. Оливер почти вплотную подошёл к ней.
— Вы моя невольница, понимаете? Невольница, которую я купил на базаре, как козу, мула или верблюда. Ваши душа и тело принадлежат мне. Вы — моя собственность, моя вещь, моё имущество, которым я могу пользоваться или выбросить, беречь его или уничтожить. У вас нет воли, помимо моей воли. Самая жизнь ваша отныне зависит от моей прихоти.
Глухая ярость, клокотавшая в этих словах, злобная насмешка, исказившая смуглое бородатое лицо, заставили Розамунду отступить на шаг.
— Вы чудовище! — с трудом проговорила она.
— Итак, вы понимаете, на какое бремя променяли узы, расторгнутые вашим непостоянством.
— Да простит вас Господь, — задыхаясь, ответила Розамунда.
— Благодарю за молитву. Да простит он также и вас.
При этих словах из темноты раздалось сдавленное злобное рыдание Лайонела.
Сакр аль-Бар медленно повернулся на этот нечленораздельный звук. Он молча посмотрел на Лайонела и вдруг рассмеялся.
— Ба! Мой бывший брат. Славный малый, как Бог свят! Не так ли? Посмотрите на него внимательно, Розамунда. Посмотрите, как доблестно переносит несчастье сей столп мужественности, вокруг которого вы собирались обвиться, сей могучий супруг, избранный вами. Взгляните на него! Взгляните на дорогого моего брата!
Язвительные слова корсара подействовали на Лайонела, словно удар хлыста, и в его душе, где только что не было места иным чувствам, кроме страха, зажглась злоба.
— Вы не брат мне, — свирепо бросил он. — Ваша мать была распутницей. Она изменяла моему отцу.
Сакр аль-Бар вздрогнул, но тут же взял себя в руки.
— Если я ещё раз услышу, как твой гнусный язык произносит имя моей матери, то велю с корнем вырвать его. Её память, благодарение Богу, выше оскорблений такой ничтожной твари, как ты. Тем не менее остерегись говорить о единственной женщине, чьё имя я почитаю.
Тут Лайонел изловчился и, как крыса, бросился на Сакр аль-Бара, пытаясь вцепиться в горло. Но корсар схватил его за плечи, пригнул к земле и заставил воющего от бессильной злобы молодого человека опуститься на колени.
