Наталья Павлищева - Против «псов-рыцарей»
– Князь Александр Ярославич Невский, Господин Великий Новгород тебе челом бьет, просит вернуться на княжение!
Александр все же попросил:
– Благослови, владыко.
– Благословляю, сынок.
Князь пригласил в хоромы. Снаружи терем не слишком украшен, все же не так давно восстановлен, Переславль сгорел, как и остальные города Руси, но внутри владыке очень понравилось. Прежде всего иконы в хороших окладах с золотом, жемчугами и каменьями. Истово перекрестившись перед каждой, сели.
– Гости дорогие, сначала обедать, а потом разговоры.
Спиридон усмехнулся:
– Мы боялись, что ты, князь, нас и на двор не пустишь, а ты потчевать зовешь.
– Переславль никогда законов гостеприимства не забывал, – чуть обиделся Александр.
– Ты, Александр Ярославич, не серчай, что неладно пошутил. С устатку я.
Князь украдкой успел шепнуть жене:
– Распорядись в поварне.
Та поморщилась, совсем не хотелось потчевать людей, которые недавно хулили и гнали ее мужа. Передав распоряжение тиуну Лаврентию, она сказалась недужной и ушла к себе в ложницу. По княжескому двору и без напоминаний уже бегали приученные холопы. В дальнем углу ощипывали птицу, над кострами красовались на вертелах целые туши баранов, из поварни доносились дразнившие нос запахи пареного, жареного, хлебов, из кладовых и ледников приносились к столу запасы, в огромные ендовы наливали меды… А в стороне в огромных котлах булькала наваристая переславская уха. Кто же не знает снетков Плещеева озера? На всю Русь известны!
Владыка, несмотря не усталость и голод, возразил:
– Сначала о деле поговорим, князь Александр Ярославич.
Того немало смущало, что владыка в летах больших все зовет его по имени-отчеству.
– Слушаю, отче.
Архиепископ снова встал, поклонился поясно, с трудом выпрямившись, и произнес:
– Князь Александр Ярославич, вернись княжить в Великий Новгород. Челом бьем.
– О том спрашивать прежде великого князя Ярослава Всеволодовича, моего отца надо. Под ним хожу.
Спиридону очень понравилось, что Невский не забыл сыновний долг, улыбнулся:
– С князем прежде всего снеслись, ответил, что сами гнали, сами и просить должны.
Епископ сел, а князь все стоял, высокий, тонкий, глаза серо-голубые, строгие.
– В Новгород вернусь, только если город волю мою выполнит!
И сразу заметил, как напряглись новгородцы. Вот в этом они все – и прощенье просить готовы, но ни под чьей волей ходить не хотят. Так и сказал:
– Не хотите под моей волей ходить, а придется! – Не дожидаясь, пока в голос возмущаться начнут, добавил: – А воля такова: все раздоры и свары в городе прекратить! Ополчение собирать и вооружать, не чинясь и не споря. Под мою руку его отдать полностью, я решать буду, куда и когда вести, а не бояре!
Глядя на начавшие расплываться в улыбках лица своих боевых товарищей, князь вдруг усмехнулся:
– Вот немца из земли Новгородской погоним да побьем так, чтобы больше неповадно налезать было, тогда можете меня снова гнать!
Поопускали головы новгородские посланники, а владыка крякнул:
– Эк как ты нас! За дело, княже.
Но новгородцы были готовы выполнить все требования любимого князя.
После обеда, когда все разбрелись отдыхать, Спиридон позвал князя с собой:
– Ты посиди, а я говорить буду.
Александр присел рядом с полулежавшим архиепископом. Тот положил на руку князя свою сухую жилистую руку, покрытую желтоватой морщинистой кожей.
– Я тебя втрое старше, отцу твоему в отцы гожусь, потому, сынок, послушай меня. Не за Новгород сейчас прошу, за всю Русь. С юга Батыева рать налезает, а с запада немцы грозят. Псы-рыцари захватили псковские земли, уже и на Новгородчину долезли, Водскую пятину себе забрали. Следующий Новгород. Город только тебя в князья хочет, и звал обратно тебя. Это бояре переиначили, Андрея позвав. Как думаешь, что прежде делать?
Александр ответил совершенно уверенно:
– На Копорье идти, оттуда немцев выбить. Из Копорья они округу под собой держат.
Больше всего владыке понравилось даже не согласие князя вернуться, а то, что он слушал и отвечал так, точно все сказанное для него не было новостью, значит, знал и раньше, значит, есть у него связь с городом, значит, не бросил он мыслями Новгород.
Вечером, вернувшись в ложницу, Александр попрекнул жену:
– Чего ж не вышла к гостям?
Та фыркнула:
– Гости! Кто их звал?
– Ты что?
– Не ходи, Саша. Так ведь хорошо живем, спокойно, сынок вон растет, да еще будут…
Он попробовал объяснить, уже хорошо понимая, что бесполезно:
– Сашенька, я не просто князь, я воин, мое место с дружиной.
Княгиня поджала губки, раньше это действовало безотказно, но сейчас муж только вздохнул. Все же укладываясь, она чуть обиженно спросила:
– Неужто пойдешь, Саша?
– Пойду! – отрезал тот, отворачиваясь на бок.
– Гордости у тебя нету! – вспыхнула княгиня и дождалась, назвал-таки ее дурой!
От владыки не укрылось, что меж князьями разлад. Поинтересовался, Александр сначала ответил, что княгиня просто недужна, плохо беременность переносит, но потом честно рассказал, в чем размолвка. Спиридон вздохнул:
– Ты, княже, не серчай на нее. Ее удел детей рожать да пестовать, не всем для мужей помощницами быть.
Потом он показывал владыке, что успел сделать в Переславле. Подремонтировали, сколько смогли, церкви, освятили заново, чтоб духу в них поганого Батыева не осталось, стена крепостная новая выросла, куда крепче прежней, мост новый, пристань для лодок на Плещеевом озере, чтоб рыбакам не страдать… Это была, кроме монастыря и церквей, особая гордость Александра Ярославича. Он поспешил пристань не хуже новгородской сделать. Преуспел в том, леса вокруг столько, руби не вырубишь, потому не жалели. Богатая земля Переславльская, пожалуй, богаче Новгородской будет. Одно худо – стоит город вдали от дорог, закрылся, заслонился от остальных лесами. Князь вздыхал, не помогли те леса от Батыя заслониться, не спасут и от других набежников. Он твердо знал, что против охочих до чужих жизней и добра помогают только меч да умение биться.
Снова зашел у них разговор о том, чем грозит нападение немцев и чем они страшнее даже татар.
– Знаю, что Батыевы люди жгут и казнят почем зря всех, кто сопротивляется. Но они в веру свою не обращают. А для рыцарей все, кто не в их вере, поганые язычники, потому их или убить надо, или крестить по-своему.
Александр вздохнул:
– Знаю, что меня папа Григорий еретиком прозвал, велел первому голову рубить, если поймают. А хуже того, на костре жечь, как многих даже в Юрьеве и Копорье сжигали.
– Вот того и боюсь. Тяжел гнет насилия над телом, а над душой еще тяжелее. Душу погубить, с чем человек останется?
