Морис Дрюон - Железный король
– Нельзя, ваша светлость, – сказал он. – Король разрешил только своим сыновьям, в том случае, если они того сами пожелают, приблизиться к преступницам, дабы услышать их последнее прости и слова их раскаяния.
Не дослушав Алэна де Парейля, графиня быстро повернулась к трону, но король уже выходил из залы; за ним плелся, задыхаясь от гнева и унижения, Людовик Наваррский, шествие замыкал Филипп Пуатье, даже не оглянувшийся на свою жену.
– Матушка! – пронзительно закричала Бланка, видя, что Маго выходит из залы, тяжело опираясь на своего канцлера и Беатрису. – Матушка!
Из троих обманутых супругов не последовал за отцом только лишь Карл. Он подошел к Бланке, но язык не повиновался ему.
– И ты могла это сделать, – бормотал он, – и ты могла это сделать!
Бланка вздрогнула всем телом, отчаянно затрясла своей оголенной головкой, на которой бритва цирюльника оставила красные царапины. Она походила на голенького птенчика.
– Я не знала... Я не хотела... Карл, – рыдая, выкрикивала она.
Вдруг тишину нарушил суровый голос Изабеллы:
– Не поддавайтесь слабости, Карл! Помните, что вы принц.
Выпрямив свой и без того прямой стан, Изабелла, с маленькой короной на волосах, стояла, как страж, рядом с братом, и губы ее кривила презрительная гримаска.
При виде золовки Маргарита Бургундская дала волю долго сдерживаемому гневу.
– Не поддавайтесь жалости, Карл! Не поддавайтесь жалости! – завопила она. – Следуйте примеру вашей сестрицы Изабеллы, которая не смеет понять, что такое любовная слабость. У нее в сердце ненависть да желчь. Не будь ее, вы бы никогда ничего не узнали. Она меня ненавидит, вас ненавидит, всех нас ненавидит!
Изабелла молча скрестила руки на пышных складках платья и смерила Маргариту холодным гневным взглядом.
– Бог простит вам ваши прегрешения, – произнесла она наконец.
– Не бойся, бог простит мне мои прегрешения раньше, чем сделает тебя счастливой женщиной. – Я королева, – возразила Изабелла. – Пусть у меня нет счастья, зато у меня есть скипетр и королевство.
– А я, если я и не знала счастья, зато знала такое наслаждение, перед которым ничто все короны мира, и я об этом не жалею.
Стоя лицом к лицу с королевой английской, осунувшаяся, наголо обритая Маргарита с заплаканными, красными глазами, еще находила в себе силы, чтобы оскорблять, поносить, защищаться.
– Была весна, – торопливо говорила она, задыхаясь от желания высказать все, – был он, была любовь, мужская любовь, его сила, радость отдаваться и брать... Этого ты никогда не узнаешь, подохнешь от желания узнать, а не узнаешь, никогда, никогда не узнаешь. Должно быть, в постели ты не очень-то привлекательна, раз твой муж предпочитает мальчиков!
Побледнев как полотно, но не в силах вымолвить ни слова, Изабелла махнула Алэну де Парейлю.
– Нет уж! – закричала Маргарита. – Не смей ничего приказывать мессиру де Парейлю. Я ему приказывала и, может быть, еще буду приказывать! Пускай немного потерпит, пускай напоследок подчинится моим приказаниям.
Она повернулась спиной к Изабелле и Карлу и кивнула Алэну, как бы говоря, что готова идти. Три осужденные вышли, в сопровождении стражи миновали коридор и двор и достигли отведенной им темницы.
Когда Алэн де Парейль запер дверь, Маргарита бросилась на кровать и впилась зубами в угол простыни.
– Где мои волосы, мои чудесные волосы? – рыдала Бланка.
Глава XI
На площади Мартрэ
Казалось, никогда не придет заря на смену бесконечной ночи, не принесет ни покоя, ни надежды, ни забвения, ни спасительного самообмана!
В одном из подвальных помещений Понтуазского превотства два человека, лежа рядом на куче гнилой соломы, ждали смерти. По распоряжению Гийома Ногарэ братьев д'Онэ подлечили. Теперь их раны не кровоточили более, ровнее бились сердца, их разорванным мышцам и растерзанным телам заботливые лекари вернули часть былой силы, дабы могли они перенести новые, еще более неслыханные страдания, полнее испытать весь ужас пытки, на которую были обречены.
Никто не спал в эту ночь: ни осужденные принцессы, ни графиня Маго, ни три королевских сына, ни сам король. Не спала также Изабелла: слова, брошенные Маргаритой, не выходили у нее из памяти. Лишь два человека этой ночью почивали сном праведников: мессир Ногарэ, ибо он выполнил долг свой, и Робер Артуа, ибо он, чтобы насладиться местью, проделал целых двадцать лье.
Около шести часов утра по коридорам замка разнесся топот ног – это явились за принцессами лучники мессира Алэна де Парейля. Шестьдесят всадников в кожаных камзолах, металлических кольчугах и железных шлемах окружили три повозки, обтянутые черной материей. Сам Алэн де Парейль подсадил дам на повозки; потом по его знаку позорный кортеж тронулся в путь под розоватым утренним небом.
У одного из окон замка стояла графиня Маго, прижавшись лбом к стеклу; ее широкие плечи вздрагивали.
– Вы плачете, сударыня? – спросила Беатриса д'Ирсон.
– И я могу иногда плакать, – ответила Маго хриплым голосом.
Беатриса была одета к выходу.
– Ты уходишь? – осведомилась графиня.
– Да, сударыня, я хочу пойти посмотреть... если вы не возражаете.
Тем временем главную площадь города Понтуаз, называемую площадью Мартрэ, где должна была свершиться казнь братьев д'Онэ, запрудили толпы народа. Горожане, крестьяне и солдаты начали стекаться сюда с зари, и людской поток все не иссякал. Владельцы домов, выходивших фасадом на площадь, за немалую цену сдали окна, к которым прильнули, тесня друг друга, зеваки. То обстоятельство, что осужденные благородного происхождения, что они молоды, а особенно то, что они принадлежат к придворной знати, подстрекало любопытство. А сам характер преступления, этот чудовищный скандал, вся эта любовная история разжигали воображение.
За ночь на площади успели возвести помост – он возвышался над землей на один туаз, – две виселицы, стоявшие по оба его конца, привлекали к себе жадные взгляды.
Еще издали толпа приметила двух палачей в красных капюшонах и того же цвета плащах: они, не торопясь, пробирались к помосту. За ними следовали подручные, каждый тащил большой черный ящик, в котором хранилась палаческая снасть. Заплечных дел мастера взошли на помост, и площадь внезапно утихла. Палач взялся за колесо, повернул его, и оно пронзительно завизжало. Этот визг толпа встретила веселым смехом, будто ей показали новый очень занятный фокус. Посыпались веселые шуточки, сосед подталкивал локтем соседа, кто-то пустил по рукам кувшин с вином, и его под дружные рукоплескания торжественно поднесли палачам.
В конце улицы появилась повозка, ее приветствовали оглушительным улюлюканьем, которое стало еще громче, когда присутствующие узнали братьев д'Онэ. Ни Готье, ни Филипп не пошевелились. Веревки, привязанные к драбинам повозки, придерживали их, иначе они не устояли бы на ногах.
