Владимир Афиногенов - Белые лодьи
И когда монах уже в третий раз собирался заснуть, то тут почувствовал удар кулаком под бок.
— Встань! — приказал голос. — И впусти того, кто лежит у дверей церкви, ибо он — император!
Весь дрожа, святой отец поспешает покинуть келью и, сойдя вниз, расталкивает спящего незнакомца.
— Да, господин, — отвечает тот, проснувшись, — что повелишь рабу твоему?
Игумен приглашает его следовать за собой, сажает за свой стол, а утром велит принять ванну и обряжает в новые одежды. А потом святой отец, взяв с Василия клятву, открывает ему будущую судьбу и просит быть отныне другом и братом.
Этим живописным рассказом и начинается первый выход на историческую арену Василия-македонянина, который так ловко устроил свою судьбу при Феодоре и Михаиле III, а через несколько лет после этого возвел свой крестьянский род на византийский престол.
Но историки, жившие при дворе императора Константина VII, внука Василия, и сам Константин VII желали создать для основателя македонской династии приличную и даже славную генеалогию. По их словам, знаменитый василевс, происходил со стороны отца из царского рода Армении, по матери доводился родственником самому Константину Великому. В действительности же Василий родился в 812 году в окрестностях Андрианополя в семье бедных колонистов армянского происхождения, которая переселилась в одну из деревень Македонии, разорилась вследствие болгарской войны и осталась после смерти кормильца без всяких средств к существованию. Вот тогда-то и отправился Василий на поиски счастья в столицу Священной империи…
Македонянин снова услышал громкий голос патриция Кондомита и, очнувшись от дум, посмотрел вниз. Друнгарий, одной рукой обхватив мачту, другой поманил четырех матросов и приказал им что-то, и те сломя голову бросились в кормовую часть. Потом он поднял голову, увидел в башне македонянина и попросил его спуститься. Василию очень не хотелось покидать удобного места, но ослушаться командующего флотом он, конечно, не мог. На палубе Константин Кондомит протянул ему руку, сказал:
— Сейчас матросы между мачтами укрепят навес, сшитый из дубленых конских шкур, нальют воды, и мы залезем туда. Это будет получше, чем сидеть у лучников. — И улыбнулся. Но улыбался он одними краешками губ, глаза оставались холодными и выражали надменность…
Василий подумал: «И у того гусака было столько же надменности. Патриций… Аристократ… Порода… Ну а если что, то мы и твою шею… между косяком и дверью!»
— Я всегда в походы беру с собой этот навес. Увидишь, он размера немалого; чтобы его сшить, нужно было забить двадцать лошадей… — продолжал друнгарий.
«Уж не издевается ли патриций надо мной, человеком крестьянского рода, зная о том, что я, царский конюший, люблю этих животных больше своей жизни?! Но нет, кажется, нет, просто хвастается своей походной ванной».
И действительно, когда матросы налили в растянутый навес воды и патриций с Василием залезли в нее, то последний и сам по достоинству оценил придумку друнгария. Забортная вода приятно охолонула тело, и македонянин от удовольствия даже зажмурился; оно, это удовольствие, сейчас было разве что сравнимо с тем, какое он испытывал, находясь рядом со своей возлюбленной и покровительницей Даниелидой, очень богатой дамой знатного происхождения, благодаря которой Василий сумел сделаться важным господином и войти в высший свет.
Друнгарий тоже в блаженстве закрыл глаза и, по грудь закрытый прохладной водой, кажется, задремал. А Василий снова погрузился в воспоминания.
…Однажды в церковь св, Диомида пришел, судя по одежде, знатный человек и, представившись родственником Феодоры и Варды, попросил его причастить. Василий, прислуживающий отныне святому отцу, уловил на себе пристальный взгляд незнакомца, а потом, после причастия, услышал следующее:
— Отче, а кто этот Геркулес, которому бы не в церкви служить, а находиться в свите нашего Феофилица? Я ему давно обещал сделать подарок… А ну-ка, малый, подойди сюда! — И, пощупав его мускулы, он искренне воскликнул: — О-о-о! Да это будет самый лучший дар маленькому Феофилу!
Василий думал, что «маленький Феофил» — это какой-нибудь отпрыск царского рода ребяческого возраста, но каково было его изумление, когда он увидел перед собой, попав в роскошный дом, вполне зрелого мужа, но такого низкого роста, что придворные называли его не иначе как Феофилицем. Он любил иметь при себе в услужении высоких людей геркулесовской силы, которых одевал в великолепные шелковые одежды, и ничто не доставляло ему такого удовольствия, как показываться публично со свитой своих гигантов. Василия он окрестил Кефалом — «крепкой головой», потому что на физическое состояние македонянина не оказывали действия всевозможные оргии и попойки, которые часто устраивал Феофилиц, следуя нравам и укоренившимся обычаям византийского двора. Объяснялось это просто: Василий, попав в дом царского отпрыска, начал действительно верить в свою высокую судьбу и поэтому старался как можно меньше сил растрачивать понапрасну в разгульных пиршествах, ловко выходя из них трезвым и здравомыслящим. Наутро, в отличие от других, голова у него работала ясно и мускулы тоже оставались свежими. Кефал!
У Феофилица были славные кони, македонянин полюбил их, и карлик своего любимца сделал конюшим. В этом качестве Василий и сопровождал своего хозяина в поездке в Грецию, куда Феофилиц отправился с поручением от Феодоры. Но по пути македонянин тяжело заболел, и маленький Феофил вынужден был оставить его в Патрасе. Тут-то на молодого красавца-силача обратила внимание богатая вдова Даниелида, уже зрелого возраста, имевшая не только взрослого сына, но уже и внука. Состояние ее было велико, «богатство, скорее приличное царю, чем частному лицу», говорит летописец. Она владела тысячами рабов, необъятными имениями, бесчисленными стадами, сукнодельнями, на которых женщины ткали великолепные ковры и тонкие полотна. Дом Даниелиды ломился от золотой и серебряной посуды, а казнохранилище не вмещало слитков из драгоценного металла. Ей принадлежала большая часть Пелопоннеса, и она казалась царицей этой области. Она любила блеск и пышность: отправляясь в путешествие, не пользовалась ни повозкой, ни лошадью, а носилками, и триста молодых рабов сопровождали ее и посменно несли на плечах. Она любила также красивых мужчин. И со всей пылкостью увядающей женщины набросилась на македонянина…
Когда наконец Василий вынужден был уехать, она дала ему денег, прекрасные одежды, тридцать рабов; после этого бедняк превращался в важного господина — теперь он мог показываться в свете и приобрести поместье в Македонии[98].
