Редьярд Киплинг - Наулака: История о Западе и Востоке
— Это все, что вы хотите сказать мне? — спросила она. Тарвин побледнел. Ему был знаком этот тон непреклонной решимости, которая сейчас слышалась в её голосе. Обычно этот тон сопровождался презрительным взглядом, когда она говорила о чьей-то моральной нечистоплотности, волновавшей и возмущавшей её. Он услышал в нем свой приговор и содрогнулся. И в следующее мгновение понял, что настала критическая минута в его жизни. Он взял себя в руки и проговорил нарочито спокойно, с деланной лёгкостью и беззаботностью:
— Я надеюсь, вы не думаете, что я не заплачу махарадже по счёту, правда? Не могли же вы подумать, что я не заплачу за подобное представление?
Но в глубине души у него билась одна мысль: «Ей это отвратительно. Она это ненавидит. Почему я раньше об этом не подумал? Ну почему?» А вслух он произнёс:
— Я получил изрядное удовольствие, а теперь приобрёл вас. За то и за другое мне придётся заплатить недорого, и потому я сейчас пойду и заплачу по счёту, как человек мелочный и честный. И вы должны об этом знать.
Но она не ответила на его улыбку. Он вытер пот со лба и с тревогой посмотрел на неё. При всей своей лёгкости и внешней непринуждённости он никогда не знал наверняка, что она скажет в следующую минуту. А она не сказала ничего, и он вынужден был продолжать, чувствуя, как холодный ужас сжимает ему сердце.
— Не правда ли, Кейт, все это очень в моем духе — я говорю об этом проекте перекрытия реки? Очень похоже на человека, которому принадлежит шахта, приносящая 2000 долларов в месяц, — такому человеку и карты в руки, пусть, дескать, затевает в этой пустыне странные игры, чтобы заставить доверчивого индийского князя раскошелиться и заплатить несколько тысяч рупий.
Он произнёс этот экспромт, объяснявший причины его поведения, фамильярным и развязным тоном, который был вызван отчаянием.
— О какой шахте вы говорите? — спросила она.
— О «Долгожданной», конечно. Разве я не говорил вам о ней?
— Да, говорили, но я не знала…
— Что она приносит мне столько дохода? Да, но дела обстоят именно так. Хотите прочитать об этом в газете?
— Нет-нет, — ответила она. — Но вы же становитесь… Послушайте, Ник, вы же становитесь…
— Богатым, да? Скажем так — сравнительно богатым, пока там есть свинец. Но слишком богатым для мелкого воровства, насколько я понимаю.
Разговор принял нешуточный оборот: вся его жизнь была поставлена на карту. У Ника голова раскалывалась от усилий скрыть за шутливостью тона серьёзность положения и собственное отчаяние. Он чувствовал, что не выдержит такого напряжения. Безумный страх, который он испытывал, до предела обострил его чувства. Когда он произнёс слово «воровство», его точно молния пронзила, и сердце на мгновение замерло. Страшная мысль пришла ему в голову, ярким светом осветив всю безвыходность положения; он понял, что погиб.
Если ей так отвратителен его проступок по отношению к махарадже, что же она скажет тогда обо всем прочем? Ему-то самому все казалось в высшей степени невинным, удача и победа оправдывали все нравственные компромиссы; его даже веселила порой собственная затея. Ну а она? Как она посмотрит на это? Он почувствовал, что ему делается дурно.
Кейт — или Наулака? Он должен выбрать между ними. Наулака — или Кейт?
— Не надо шутить о таких вещах, Ник, — произнесла она. — Я знаю, что вы вели бы себя как честный человек, даже если бы были бедны. Ax, — продолжала она, нежно положив на его руку свою и молча умоляя простить её за то, что позволила себе усомниться в нем. — Я хорошо знаю вас, Ник! Вы всегда стараетесь свои добрые побуждения представить в дурном свете; вам нравится казаться хуже, чем вы есть на самом деле. Но есть ли кто-то честнее вас? О, Ник! Я всегда знала, что на вас можно положиться. А если бы вы оказались не вполне честны, все пошло бы насмарку.
Он обнял её.
— В самом деле, девочка моя? — спросил он. — В таком случае нам надо постараться, чтобы все было честно и справедливо — чего бы нам это ни стоило.
Он глубоко вздохнул, наклонился и поцеловал её.
— А нет ли у вас какой-нибудь коробочки? — спросил он после долгой паузы.
— Коробочки? — в некотором замешательстве спросила Кейт. — А какая вам нужна?
— Ну, пожалуй, это должна быть самая прекрасная коробочка на свете, но… думаю, что подойдёт простая коробка из-под винограда. Не каждый день приходится посылать подарки самой королеве.
Кейт протянула ему большую плетёную коробку, в которую упаковывают длинные зеленые кисти кабульского винограда. На дне её лежали остатки ваты.
— Мы купили это недавно у разносчика, — сказала она. — Не мала ли она?
Тарвин, не говоря ни слова, отвернулся и высыпал что-то в коробку. По дну словно застучали мелкие камешки. Тарвин глубоко вздохнул. Теперь в пей хранилось несбывшееся счастье Топаза. Из соседней комнаты донёсся голос махараджи Кунвара.
— Сахиб Тарвин, Кейт, мы уже съели все фрукты, и сейчас нам хочется ещё чем-нибудь заняться.
— Одну минуточку, молодой человек, — сказал Тарвин. Все ещё стоя спиной к Кейт, наклонившись над сияющей грудой камней, он в последний раз нежно перебрал их один за другим. Ему казалось, что огромный изумруд смотрит на него с упрёком. Туман застилал ему глаза: алмаз блистал нестерпимым блеском. Он поспешно закрыл крышку, решительным движением вручил Кейт коробку и велел подержать, пока он будет завязывать её. Затем каким-то чужим, изменившимся голосом он попросил отнести это к Ситабхаи и передать ей поклон от него. — Нет-нет, — продолжал он, увидев тревогу в её глазах, — теперь она не осмелится причинить вам зло. Её ребёнок поедет с нами; и сам я, конечно, насколько возможно, буду рядом. Слава Господу, это последнее путешествие, которое вы предпримите в этой проклятой стране, точнее, предпоследнее. Здесь, в Раторе, мы вынуждены действовать быстро и энергично — пожалуй, даже слишком энергично, на мой взгляд. Поторапливайтесь, прошу вас, если вы любите меня.
Кейт отправилась надевать свой белый тропический шлем, а Тарвин тем временем развлекал двух маленьких принцев, дав им поиграться с его револьвером и пообещав в другой раз, при более удобном случае, прострелить на лету столько монет, сколько они захотят. Свита принца, в ленивой полудрёме ожидавшая его на улице, у входа в дом, была внезапно потревожена: какой-то всадник, гнавший свою лошадь, промчался сквозь её ряды с криком: «Письмо сахибу Тарвину!»
Тарвин вышел на веранду, взял помятый листок бумаги из почтительно протянутой руки вестового и прочёл послание, написанное, очевидно, не без труда и старания круглым, ещё не сформировавшимся почерком:
«Дорогой мистер Тарвин, отдайте мне мальчика и оставьте себе ту вещь. Любящий Вас Друг».
