Александр Дюма - Волчицы из Машкуля
И тогда перекрывавшим солдатский крик голосом генерал приказал:
— Горнист, играйте сбор; потушить факелы!
И совсем тихо добавил капитану:
— Прикажите сорока солдатам, оставшимся на том берегу, переправиться на нашу сторону; возможно, нам скоро понадобится весь наш отряд.
Встревоженные ночной атакой, солдаты тут же сгрудились вокруг своего командира.
Край прибрежного склона снова осветился от пяти или шести выстрелов, расчертивших темное небо; один гренадер упал замертво; одна лошадь встала на дыбы, а затем упала, придавив своего всадника: пуля попала ей прямо в грудь.
— Тысяча чертей, вперед! — скомандовал генерал. — И посмотрим, осмелятся ли нас подождать эти ночные птицы.
И он первый стал карабкаться вверх на скалу с такой решимостью, что, несмотря на темноту, затруднявшую восхождение, несмотря на пули, рикошетившие от скалы и ранившие еще двух солдат, не прошло и нескольких секунд, как отряд добрался до вершины.
Огонь прекратился словно по волшебству, и если бы не колыхавшиеся кусты дрока, свидетельствовавшие о том, что здесь сейчас только сидели в засаде шуаны, можно было бы подумать, будто противник провалился сквозь землю.
— Какая скверная война! — прошептал генерал. — И теперь весь наш переход обречен на провал. Ну и пусть! Все же была попытка! К тому же Суде находится по дороге в Машкуль, а наши люди смогут отдохнуть только в Машкуле.
— Мой генерал, а как же мы обойдемся без проводника? — спросил капитан.
— Без проводника? Вы видите свет в пятистах шагах отсюда?
— Свет?
— Да, вот там.
— Нет, мой генерал.
— А я вижу. Этот свет указывает на то, что там стоит хижина; в крестьянской хижине непременно найдутся хозяин, хозяйка или их ребенок, и кто-то из них поведет нас через лес.
И тоном, не предвещавшим ничего хорошего обитателю хижины, кем бы тот ни оказался, генерал приказал трогаться с места, распорядившись предварительно увеличить, насколько это было возможно, расстояние между идущими впереди разведчиками и остальной колонной, чтобы не подвергать опасности жизнь своих людей.
Не успел еще генерал во главе своего маленького войска спуститься с горы, как из воды показался человек; он на секунду остановился, прячась за стволом ивы, прислушался и крадучись пошел вдоль кустов; было очевидно, что он продвигался вперед в том же направлении, что и солдаты.
Когда, цепляясь за вереск, он карабкался на скалу, в нескольких шагах от него послышался слабый стон.
Жан Уллье (а это и был наш беглец) направился в ту сторону, откуда доносились стоны.
По мере его приближения они становились все жалобнее.
Склонившись, он протянул руку и почувствовал, как его пальцы лижет нежный и горячий язык собаки.
— Коротыш! Мой бедный Коротыш! — прошептал вандеец.
В самом деле, это был Коротыш; из последних сил он выволок на берег принадлежавшую его хозяину накидку из козьего меха и лег на нее, чтобы умереть.
Позвав пса, Жан Уллье потянул ее к себе.
Коротыш жалобно заскулил, но не двинулся с места.
Жан Уллье взял пса на руки с тем, чтобы понести его, но Коротыш даже не пошевелился.
Вандеец почувствовал, что по руке, которой он поддерживал пса, полилось что-то теплое и вязкое.
Вандеец поднес руку ко рту и ощутил тошнотворный вкус крови.
Он попытался разжать зубы животного, однако не смог.
Коротыш погиб, спасая своего хозяина, и случай привел сюда пса, чтобы он получил последнюю его ласку.
Оставалось только догадываться, был ли он убит одной из пуль солдат или же был уже ранен, когда бросился в воду, пытаясь доплыть до Жана Уллье.
Вандеец склонялся ко второму мнению: и остановка Коротыша на берегу, и небольшая скорость, с которой пес плыл, — все наводило Жана Уллье на мысль о том, что пес был ранен раньше.
— Хорошо, — произнес он, — завтра при свете дня все прояснится, и горе тому, кто убил моего бедного пса!
С этими словами он положил тело Коротыша под кусты и, продолжив восхождение в гору, исчез в зарослях Дрока.
XXIII
КОМУ ПРИНАДЛЕЖАЛА ХИЖИНА
В хижине, в которой генерал издалека разглядел свет, обратив на него внимание капитана, проживали две семьи.
Главами семей были родные братья.
Старшего брата звали Жозеф Пико, а младшего — Паскаль Пико.
В начале 1792 года их отец принял участие в первых группировках мятежников в Реце. Как рыба-прилипала привязывается к хищной акуле, как шакал неотступно следует за львом, так и он примкнул к известному своей жестокостью Сушю и участвовал в массовых убийствах, ознаменовавших начало восстания на левом берегу Луары. Когда Шаретт расправился с этим вторым Каррье, но с белой кокардой, Пико, чей кровожадный аппетит все больше разгорался, рассердился на своего нового командира за то, что тот, по его мнению, совершил непростительную ошибку, запретив убивать противника вне поля боя, покинул отряд и присоединился к войску, которым командовал чрезвычайно жестокий Жолли, бывший хирург из Машкуля: вот он, по мнению Пико, был на высоте положения.
Однако Жолли, понимая необходимость объединения всех сил и отдавая должное военному таланту главнокомандующего Нижней Вандеи, встал под знамена Шаретта, а обиженный Пико, с кем не сочли нужным посоветоваться, в очередной раз расстался со своими товарищами, не сообщив командиру о своем уходе.
В конце концов ему надоело постоянно менять командиров, и он, убежденный в том, что время бессильно исцелить его от ненависти к убийцам Сушю, пустился на поиски такого генерала, которого не вводит в заблуждение слава Шаретта, и не нашел никого лучше Стоффле, чья неприязнь к героям Реца была общеизвестна.
Двадцать пятого февраля 1796 года Стоффле вместе с двумя ординарцами и сопровождавшими его егерями был окружен и захвачен в плен на ферме Ла-Пуатвиньер.
Предводителя восставших вандейцев и двух офицеров расстреляли, а крестьян отправили по домам.
Минуло два года с той поры, как Пико, один из двух егерей генерала Стоффле, покинул родные края.
Подойдя к дому, он увидел на пороге двух высоких, ладных и крепких молодых людей, бросившихся к нему с объятиями и поцелуями.
Это были его сыновья.
Старшему исполнилось семнадцать лет, а младшему — шестнадцать.
Пико охотно подставлял щеки для поцелуев, а когда прилив нежности пошел на убыль, с удовлетворением оглядел сыновей с головы до ног и остался доволен их атлетическим телосложением и с удовлетворением убедился в крепости их мускулов, пощупав руки.
Оставив дома детей, он увидел теперь перед собой солдат.
