Уилбур Смит - Ярость
– Я вижу тебя, нкози!
– Я вижу тебя, бабу!
Они называли его отцом и господином.
Когда добрались до общинного центра, примыкавшего к комплексу административных зданий, на площади перед залом было столько народу, что им пришлось оставить фургон и последние сто ярдов пройти пешком.
Но здесь их уже сопровождали «буйволы». Громилы Хендрика Табаки расчищали дорогу в сплошной массе людей, смягчая это проявление силы улыбками и шутками, так что толпа расступалась без возражений.
– Это Мозес Гама, дайте ему пройти.
Виктория цеплялась за его руку и возбужденно смеялась.
Когда они входили в главные двери, Виктория подняла голову и прочла над ними надпись:
ОБЩИННЫЙ ЦЕНТР ИМЕНИ Х. Ф. ФЕРВУРДА
Обычаем националистического правительства быстро стало присвоение всем административным зданиям, аэропортам, плотинам и другим значительным для общества объектам имен политических светил и посредственностей, но невероятная ирония заключалась в том, что общинный зал самого крупного черного пригорода назвали именем белого создателя законов, протестовать против которых здесь собрались. Хендрик Френс Фервурд был министром по делам банту и главным создателем системы апартеида.
Внутри стоял оглушительный шум. Просьбу об использовании зала для политического митинга администрация, конечно, отклонила бы, поэтому официально собрание рекламировалось как рок-концерт знаменитой группы «Мармеладные мамбы».
Группа была на сцене – четверка в облегающих костюмах с блестками, которые сверкали в мерцании разноцветных огней. Множество усилителей оглушали плотную толпу музыкой, словно бомбардировкой с воздуха, а танцующие подхватывали эти звуки и раскачивались и содрогались в ритме музыки, как гигантский чудовищный организм.
«Буйволы» прокладывали дорогу через танцплощадку; танцующие узнавали Мозеса и выкрикивали приветствия, пытались дотронуться до него, когда он проходил. Но вот его узнали и в оркестре, музыка оборвалась на середине ноты, и Мозеса встретили громом фанфар и раскатистой барабанной дробью.
Десятки добровольных помощников подняли Мозеса на сцену, а Виктория осталась внизу, на уровне его колен, завязнув среди людей, двинувшихся вперед, чтобы видеть и слышать Мозеса Гаму. Дирижер попытался представить его, но его голос, даже усиленный множеством громкоговорителей, не смог перекрыть громогласные приветственные крики. Четыре тысячи глоток исторгали свирепый рев, который длился и длился, не ослабевая. Он перекатывался через Мозеса Гаму, как морские волны в шторм, а Мозес стоял, как скала, неподвластная волнам.
Но вот он поднял руки, и сразу стало тихо, над огромной толпой нависла сдержанная болезненная тишина, и в этой тишине Мозес Гама взревел:
– Amandla!Власть!
И толпа единодушно отозвалась:
– Amandla!
Он снова выкрикнул глубоким волнующим голосом, который отразился от потолочных балок и проник в самую глубину сердец:
– Mayibuye!
И они взревели в ответ:
– Африка! Да пребудет она вечно!
Снова все смолкли в ожидании, возбужденные и взвинченные, и Мозес Гама заговорил:
– Давайте поговорим об Африке, – начал он. – Поговорим о ее богатых, плодородных землях и о тех крошечных бесплодных участках, на которых вынуждены жить наши люди.
Поговорим о детях без школ и о матерях без надежды.
Поговорим о налогах и пропусках.
Поговорим о голоде и болезнях.
Поговорим о тех, кто работает под палящим солнцем и в темных недрах земли.
Поговорим о тех, кто живет в рабочих поселках, вдали от своих семей.
Поговорим о голоде, о слезах и о жестоких законах буров.
* * *Целый час он держал их в руках, а толпа молча слушала, только изредка раздавались стоны и невольные болезненные вздохи, а иногда гневный рев. К концу речи Виктория обнаружила, что плачет. Слезы свободно и бесстыдно бежали по ее запрокинутому прекрасному круглому лицу.
Закончив, Мозес, обессиленный и потрясенный собственной страстью, опустил руки и склонил подбородок на грудь, и зал объяла мертвая тишина. Все были слишком взволнованы, чтобы кричать или аплодировать.
В этой тишине Виктория вдруг поднялась на сцену и повернулась к толпе.
– Nkosi sikelel’ i Africa, – запела она.
«Боже, спаси Африку». Оркестр мгновенно подхватил припев, и великолепные голоса африканцев слились в потрясающий хор. Мозес Гама подошел к Виктории, взял ее за руку, и их голоса слились.
Им потребовалось почти двадцать минут, чтобы выйти из зала: тысячи человек хотели прикоснуться к ним, услышать их голоса, стать частью их борьбы.
И, конечно, за один вечер прекрасная зулусская девушка в пламенеющем алом платье стала частью почти мистической легенды о Мозесе Гаме. Те, кому посчастливилось побывать на том вечере, рассказывали тем, кто не присутствовал, как царственно она выглядела, когда стояла и пела перед ними, – королева, достойная высокого черного императора рядом с ней.
– Я никогда ничего подобного не испытывала, – сказала Вики, когда они наконец снова остались одни и маленький сине-красный фургон двинулся по главному шоссе обратно к Йоханнесбургу. – Их любовь к тебе так сильна… – Она помолчала. – Невозможно описать.
– Иногда она пугает, – согласился он. – Они возлагают на меня очень тяжелую ответственность.
– Думаю, ты вообще не знаешь, что такое страх, – сказала она.
– Знаю. – Он покачал головой. – Знаю лучше многих. – И тут же сменил тему: – Который час? Надо найти где поесть до комендантского часа.
– Еще только девять, – удивилась Виктория, подставив часики под свет уличного фонаря и посмотрев на циферблат. – Я думала, гораздо позже. Мне кажется, за один короткий вечер я прожила целую жизнь.
Впереди блеснула неоновая надпись «Кукольный домик. Драйв-ин. Вкусная еда» [34]. Мозес сбросил скорость и свернул на стоянку. Он на несколько минут оставил Вики, чтобы подойти к прилавку ресторана в виде кукольного домика, и вернулся с гамбургерами и кофе в двух бумажных пакетах.
– Как хорошо! – сказала она, набив рот гамбургером. – Я не сознавала, что так проголодалась.
– А что же кость, которой ты мне угрожала? – спросил Мозес на беглом зулусском.
– Ты говоришь по-зулусски! – Она удивилась. – Не знала. Когда ты научился? – спросила она на том же языке.
– Я говорю на многих языках, – ответил Мозес. – Если я хочу обращаться ко всем, другого пути нет. – И он улыбнулся. – Однако, девушка, не увиливай. Расскажи про эту кость.
