Анатолий Дроздов - Herr Интендантуррат
– Не знаю! – сказала она с вызовом.
Если бы женщина сейчас расплакалась или упала в обморок, фон Лютцов ее опустил бы. Не сразу, конечно, продержав пару дней в тюрьме, но освободил бы. Ошибиться в жизни может каждый, тем более женщина, а хорошие управляющие на дороге не валяются. Однако ответ Поляковой ему не понравился.
– Увести! – велел он и повернулся к Петрову. Фон Лютцов специально позвал его на допрос. Полякова только по документам числилась немкой, во всем остальном ее можно считать русской. Опыт бывшего офицера НКВД мог пригодиться. – Ну? – спросил полковник.
– Она что-то скрывает! – сказал Петров.
«Как они с Зонненфельдом похожи! – невольно подумал фон Лютцов. – Одна фигура, овал лица, лоб… Одна из сотен случайностей, которых полно на войне. Только у Петрова глаза другого цвета и лицо не такое благородное. В нем нет аристократизма, он услужлив и дрожит за свою жизнь. Все-таки Зонненфельд – немец!»
– Я мог бы допросить ее! – сказал Петров, по-своему поняв молчание полковника. – Мне приходилось.
«Этот тоже хочет выслужиться! – подумал фон Лютцов. – Что даст допрос? Зонненфельд и его люди наверняка предусмотрели возможность ареста Поляковой, если они еще в городе, то женщина наверняка не знает, где».
– Нужен скорый результат, – сказал полковник. – Используйте свой опыт! Только не калечить! «Собственно, почему?» – удивился фон Лютцов своему распоряжению, но отменять не стал…
К полуночи стало ясно, что розыск результата не дает. Фон Лютцов вымотался настолько, что без сил сидел в кресле. В этот момент к нему ввалился Шойбер.
– Ваш Зонненфельд действительно шпион? – спросил он, подходя. – Или мои люди попусту прочесывают город?
Фон Лютцов подал ему радиограмму. Эсесовец пробежал ее глазами и бросил на стол.
– Я могу нарисовать таких десяток!
– Что вы хотите сказать?! – Полковник встал.
– У меня есть основания считать, что после того, как вы не получили моего согласия на подмену шпиона, начали свою игру. Отсюда все ориентировки, словесные портреты, фотографии… Все должны знать, что розыск идет. В то время как бедняга Зонненфельд лежит где-то с пулей в голове. Утром вы объявите, что русский шпион вами обнаружен, но застрелен при попытке оказать сопротивление.
– Как вы смеете!
– Не горячитесь, полковник, – сказал Шойбер. – Если это действительно так, я не возражаю!
Мгновение они пристально смотрели в глаза друг другу.
– Днем вы говорили другое, – сказал фон Лютцов.
– Тогда был полдень, а сейчас полночь, – сказал начальник СД. – Утром докладывать гаулейтеру. Отдохните, полковник, в вашем возрасте нельзя столько работать! Я уберу своих людей с улиц – они, хоть и моложе, но тоже устали…
«А ведь он прав! – подумал фон Лютцов после ухода эсесовца. – Этот Шойбер не такой тупица, как я думал. Впрочем, когда речь заходит о жизни, многие начинают соображать…»
Глава 15
– Я запрещаю! – сказал Николай.
– Плевать! – сказал Крайнев.
– Я руковожу операцией!
– Плевать!
– У меня есть прямое указание Судоплатова…
– Плевал я на Судоплатова, Абакумова, Берию и всех кровавых палачей во главе с их рябым вождем! Что, достанешь пистолет? Только попробуй! Размажу по стенке, прежде чем дернешься – меня этому учили. Понял?..
– Виктор Иванович! – тихо сказал Николай. – Это ваше настоящее имя?
Крайнев осекся.
– Вы не Петров, – продолжил Николай. – Я лично знал капитана госбезопасности и, по правде говоря, никогда ему не доверял. Слишком скользкий. Похожее мнение было у Судоплатова, поэтому руководить операцией направили меня: имелось предположение, что мы столкнулись с хорошо организованной провокацией немцев. По прибытии в бригаду я поговорил с Ильиным, он рассказал, кто вы на самом деле. Признаюсь, я не поверил. Но после тесного знакомства с вами сомнения отпали.
– Судоплатов знает? – спросил Крайнев.
– Я не докладывал.
– Почему?
– При таких обстоятельствах он не дал бы согласия на продолжение операции. Из Москвы многое видится иначе. Я взял ответственность на себя и нисколько не жалею.
– Что с вами будет, если в Москве узнают?
– Об этом лучше не думать.
– Меня в самом деле зовут Виктор Иванович, – сказал Крайнев. – А вас?
– Николай Алексеевич Октябрьский, подполковник госбезопасности.
– Не похожи на офицера госбезопасности.
– Чем?
– Манерами.
– Я служил в иностранном отделе. Там все были такие. Дворяне, потомственные интеллигенты, два-три языка в совершенстве.
Крайнев смотрел недоверчиво.
– Я говорю по-немецки, знаю французский и английский. С испанским хуже, но объясниться могу.
– Где учили языки? – спросил Крайнев по-английски.
– В НКВД, – ответил Николай на английском. – Тогда оно называлось ОГПУ. Я в органах с шестнадцати лет.
– Это как? – Крайнев перешел на русский.
– В гражданскую потерял родителей, беспризорничал, а партия поручила ВЧК – ОГПУ увести детей с улиц. Попал в школу. Там заметили, что я знаю больше других, обладаю хорошей памятью, имею способности к языкам. Иностранный отдел взял шефство, а потом и вовсе забрал к себе. Мне повезло с учителями.
– Почему вы знали больше других?
– До революции окончил три класса гимназии.
Крайнев смотрел недоверчиво.
– Мое лицо, понимаю, – усмехнулся Николай. – Моя мама – бурятка, отец – русский. Потомственный дворянин, Алексей Матвеевич Спешнев. Этнограф, еще в прошлом веке приехал в Иркутскую губернию изучать верования и обычаи диких народов, так их тогда называли. В одной из деревень увидел мою мать, ей было всего четырнадцать. Влюбился, выкупил у родителей, научил читать и писать, окрестил, а когда минуло шестнадцать, женился. Моя мама была очень красивой. Отец преподавал, она вела хозяйство, жили не бедно. Пока не случилась революция. Их убили, когда грабили дом, меня не тронули по малолетству.
– Почему вы Октябрьский?
– Беспризорникам давали революционные фамилии.
– Вы же знаете свою.
– Я помнил, что сделали с моими родителями.
– И пошли служить большевикам?
– История России полна смут и кровавых расправ. Эпоха Ивана Грозного, эпоха Петра… Власть – это всегда кровь. Можно стать на другую сторону, но это означает предать людей, которые меня учили, воспитывали, делились последним куском. Они верили в светлое будущее.
– Как вам удалось уцелеть? – спросил Крайнев. – В тридцатые?
– Лицо помогло. Меня готовили для заграничной работы, но с таким лицом нельзя выдать себя ни за немца, ни за француза, ни за бельгийца… Даже в Испанию не пустили. Я очень переживал, но потом тех, кто побывал за границей, стали забирать… Какое обвинение мне могли предъявить? Из беспризорников, происхождение рабоче-крестьянское, в революции не участвовал, в партию вступил, когда в ней не осталось троцкистов. Разумеется, статью нашли бы, но никто из арестованных меня не оговорил. Отдел разгромили, меня перевели в хозяйственную службу. Когда началась война, попросился к Судоплатову. Он взял: большие потери, нехватка оперативников, тем более с хорошим немецким. Я работал в школе, где преподавал Петров, поэтому меня послали разобраться, когда пришла весть, что он жив.
