Рассел Уитфилд - Гладиатрикс
Глаза Эйрианвен сверкнули такой ненавистью, какой Лисандра никогда еще в них не видела.
— Вот только друидам с римлянами разговаривать не о чем. Поэтому отец увез меня далеко на запад от земель бриганте, туда, где римлянам по-прежнему противостояли силуры. Они вырастили меня как свою, и я привыкла с гордостью называть себя силурийкой. Пусть мое племя было разбито Фронтином, но мы хотя бы дрались до последнего, не как трусливые бриганте, которые сразу сдались!
Лисандра уже от всей души сожалела о своих глупых словах, из-за которых Эйрианвен предалась столь невеселым воспоминаниям.
— Прости, что я упомянула об этом, — сказала она. — Я… ну не умею я добрые слова говорить.
— Нет стыда в том, чтобы проявить чувства, сказать о них любимому. Люди не должны молчать.
— А меня учили именно так.
Лисандра сказала эти слова и сама услышала, насколько беспомощно они прозвучали.
Эйрианвен чмокнула ее в кончик носа. Настроение британки вроде бы вновь улучшилось.
— Все мы уже не таковы, какими были когда-то, — заявила она. — Луд и то, чем мы тут занимаемся… все это нас сильно меняет. Это очень жесткий и жестокий мирок, Лисандра. Именно поэтому мы так жаждем нежности, особенно от тех, кого любим.
Лисандра сглотнула. Разум спартанки отчаянно пытался найти слова, достойные тех чувств, которые владели ею.
Некоторое время она молчала, потом все-таки заговорила:
— Кому-то — конное войско, кому-то — пешее. Кого-то завораживают боевые корабли. Они бороздят изменчивое море, но сами неизменны в своей красоте. А для меня… для меня хорошо то, чего хочешь ты.
У нее сердце перевернулось от радости, а может, и от облегчения, когда Эйрианвен улыбнулась в ответ.
— Ты сама это придумала? — спросила силурийка. — Конное войско, пешее… Это очень по-твоему!
— Я… ну… — замялась Лисандра. — Нет, это не мои слова. Их написала поэтесса Сапфо.
— Лисандра!.. — расхохоталась Эйрианвен. — Нет, ты все-таки безнадежна!
— Кому бы судить о классической поэзии, как не тебе, — дала сдачи Лисандра, но ее глаза искрились смехом.
Девушки обнялись. Каждой были по душе слабости и мелкие недостатки другой. Лисандра испытывала очень странное чувство. Когда она прочла прекрасной силурийке те поэтические строки, в ее душе что-то переполнилось и прорвалось, словно дамба, сметаемая напором реки. Впервые в жизни она позволила чувству овладеть собой, не сдерживала и не скрывала его. Сила этого чувства даже слегка напугала ее. Оно было неуправляемо, неподвластно рассудку, но Лисандра ни за что на свете не хотела бы утратить его.
Некоторое время они сидели, прижавшись одна к другой, потом спартанка отстранилась, огляделась и увидела Катуволька, стоявшего неподалеку. Лисандра приветственно подняла руку, но выражение лица галла заставило ее замереть, не кончив движения. Его лицо было исковеркано судорогой горя и гнева. Лисандра медленно опустила руку, встревожено глядя на наставника, открыла рот, чтобы окликнуть его, но он вдруг плюнул на пол, повернулся и зашагал прочь.
— Что такое? — Эйрианвен повернула голову, желая проследить за взглядом Лисандры.
— Да ничего, — сказала спартанка. — Пойдем! У нас вся ночь впереди.
XXI
— Ну и развратница ты, Пенелопа! — едко заметила Фиба.
Бывшая рыбачка все утро разгуливала по каморке и услаждала соотечественниц баснословными подробностями своего приключения с жеребцом. Оказывается, минувшим вечером этот титанически одаренный любовник еще и пригласил дружка, чтобы вместе насладиться дарами, столь щедро предлагаемыми Пенелопой.
Лисандра слушала ее и от души забавлялась. Потом ей пришло на ум, что до встречи с Эйрианвен она была бы, пожалуй, до глубины души оскорблена россказнями Пенелопы. Теперь ее душа словно бы сбросила груз, и с каждым днем у нее становилось все меньше забот.
— Ха! Я сразу-то даже не поняла, когда они сказали, что, мол, хотят сделать это по-гречески. — Пенелопа явно пропустила замечание Фибы мимо ушей и продолжала вовсю развлекать слушательниц. — Я ведь сама вроде гречанка, так в чем, думаю, дело? — Она задорно тряхнула головой. — Все скоро и выяснилось. Скажу, что я была как ломоть мяса, засунутый между двумя хлебными лепешками! После этой маленькой встречи меня уже никакими движениями не запугаешь, если кто-нибудь понял, о чем я…
— Да хватит тебе! — крикнула Фиба и запустила в Пенелопу подушкой, ибо та принялась пояснять свои слова непристойными жестами, используя кулак и руку до локтя.
От подушки, впрочем, она увернулась.
— Тоже мне, скромница выискалась, — сказала островитянка, села, бросила подушку обратно и показала Фибе язык.
Тут дверь закутка скрипнула. Женщины обернулись и увидели на пороге тощий силуэт наставника Палки. Парфянин с беспечным видом шагнул внутрь, неся в руке ведерочко с маслом.
— Доброе утро, красавицы, — проговорил он весело. — Как мы чувствуем себя сегодня?
— А тебе что за забота? — отозвалась Даная.
Еще недавно ее немедленно поколотили бы за подобное обращение, но арена быстро превращала новичков в ветеранов, и Палка начинал вести себя с ними сообразно их новому положению.
— Обижаешь, Даная, — сказал он афинянке. — Я забочусь лишь о вашем благополучии, в особенности же о твоем.
Парфянин чуть помолчал и добавил:
— Ты сегодня дерешься.
Даная чуть побледнела, но кивнула и напустила на себя решительный вид.
— Но первой выйдет биться Пенелопа. — Палка поставил ведерко на пол. — Или я должен был сказать «Патроклия, меч смерти»? Готовься, девочка!
Пенелопа выглядела слегка оробевшей, и наставник это заметил.
— А ты думала, что дело так и обойдется пирами, весельем и подглядыванием за чужими боями? Пора уже тебе отрабатывать ту пропасть денег, которую мы на тебя затратили.
Пенелопа передернула плечами и начала стаскивать тунику. Когда она повернулась к Палке и выгнула бровь, тот хихикнул и вышел за дверь.
— Глазам своим не верю, — сказала Лисандра. — Уж кого-кого одолела бы скромность, но тебя…
Пенелопа пожала плечами и пробормотала:
— Лучше поздно, чем никогда.
Лисандра поднялась и зачерпнула из ведерка горсть масла.
— Что ж, смотри, береги эти вот места, — сказала она, густо смазывая ягодицы бывшей рыбачки. — Полагаю, ты найдешь им доброе применение.
* * *— Что-то сомнения меня гложут, — глухо проговорила Пенелопа сквозь шлем. — Не стать бы посмешищем.
То, что Палка заставил ее выступать в качестве мирмиллона, то есть «рыболова», уже стало предметом для шуток.
