Артур Дойл - Подвиги бригадира Жерара. Приключения бригадира Жерара (сборник)
– Ну как? – воскликнул он голосом, которым обращается строгий сержант к новобранцу. – Где мои бумаги?
Я приблизился к нему и отдал бумаги, не вымолвив и слова. Император сорвал ленточку и пробежал глазами по документам. Наши лошади стояли голова к хвосту. Император положил руки мне на плечи и прижал к себе. Да, друзья мои: меня обнял этот великий человек!
– Жерар! – воскликнул он. – Вы чудо!
Я не собирался спорить. Лишь радостный румянец загорелся у меня на щеках: наконец-то меня оценили по достоинству.
– Где же находится вор? – спросил император.
– Он мертв, сир.
– Вы убили его?
– Он ранил мою лошадь, сир, и бежал бы, не выстрели я в упор.
– Вы узнали его?
– Его имя Монтлюк, сир, – полковник егерей.
– Надо же, – произнес император. – Мы наказали пешку, а мерзавец, который двигает фигуры, все еще недосягаем.
Император опустил голову и о чем-то задумался.
– Ах, Талейран, Талейран, – пробормотал он наконец. – Если бы мы поменялись местами, ты раздавил бы меня не раздумывая. Я знал, кто ты такой, но пять лет позволял тебе исподтишка жалить меня. Ничего страшного, мой храбрый друг, – произнес он, обращаясь ко мне. – Придет день, и каждый получит по заслугам. Обещаю, что не забуду ни своих друзей, ни врагов.
– Сир, – сказал я. У меня было время поразмыслить над случившимся так же, как и у императора. – Ваши замыслы стали известны врагам. Надеюсь, что вы не станете обвинять в неосмотрительности меня и моих товарищей.
– У меня для этого нет оснований, – ответил император. – Заговор был подготовлен в Париже, а я отдал вам приказ несколько часов назад.
– Тогда как же?
– Достаточно! – раздраженно воскликнул император. – Вы слишком много на себя берете.
Так было всегда. Император беседовал с тобой как с другом или братом, а если ты забывал, какая дистанция вас разделяет, вдруг резко напоминал, что она все так же непреодолима. Когда я ласкаю свою старую собаку, а она, осмелев, кладет лапы мне на колени, я, сбрасывая их, вспоминаю манеру императора обращаться со своими приближенными.
Император развернул коня, а я молча с тяжелым сердцем последовал за ним. Но стоило ему снова заговорить, я сразу же забыл обо всем.
– Я не мог заснуть, пока не узнал, как вы справились, – сказал он. – Я уже заплатил немалую цену за эти бумаги. У меня не осталось столько старых солдат, чтобы я мог позволить себе пожертвовать сразу двумя.
Когда он произнес слово «двумя», у меня похолодело в груди.
– Полковник Депьен застрелен, сир, – с запинкой произнес я.
– А капитана Тремо зарубили. Появись я здесь на пять минут раньше, то, вероятно, спас бы его. Его убийца умчался в поле.
Я вспомнил, что видел всадника за несколько мгновений до того, как встретил императора. Он помчался через поле, чтобы избежать встречи со мной. Если б я все знал, а Виолетта не была ранена, старый солдат не остался бы неотомщенным. Я с тоской подумал, как умело он фехтовал, и решил, что, вероятнее всего, его погубила ослабевшая рука. Неожиданно Наполеон заговорил снова:
– Да, бригадир, теперь только вы один знаете, где хранятся мои бумаги.
Быть может, все это только игра воображения, друзья, но, должен признать, я не услышал сожаления в голосе императора. Однако не успела эта мрачная мысль оформиться у меня в голове, как Наполеон показал, что я ошибся.
– Да, я заплатил за эти бумаги сполна, – сказал Наполеон, дотронувшись до них. – Никто не имел более преданных слуг, ни один человек со дня сотворения мира.
Так мы добрались до места схватки. Полковник Депьен и человек, которого мы застрелили, лежали на дороге на некотором расстоянии друг от друга, а их лошади мирно щипали траву у обочины. Капитан Тремо лежал на спине. Его руки и ноги были вытянуты, а ладонь крепко сжимала обломок сабли. Его китель был расстегнут, огромный сгусток крови свисал, словно темный носовой платок, из разреза на белоснежной рубашке. Я видел, как блестели его крепко сжатые зубы под огромными усами. Император соскочил с коня и наклонился над телом мертвого солдата.
– Он был со мной со времен Риволи, – грустно сказал император. – Этот старый ворчун служил мне еще в Египте.
Голос императора вернул мертвого к жизни. Я увидел, как дрогнули его ресницы. Он сжал руку и поднял сломанную саблю на несколько дюймов, словно хотел отдать честь императору последний раз. Затем его рот раскрылся, а эфес сабли звонко стукнулся о землю.
– Хотелось бы умереть так же геройски, – произнес император, выпрямившись.
Я же от всего сердца добавил:
– Аминь.
В пятидесяти ярдах от места схватки стоял крестьянский домишко. Крестьянин, потревоженный выстрелами, цоканьем копыт и звоном сабель, выбежал из дому. Мы увидели, как он застыл на месте, со страхом и изумлением глядя на императора. Мы приказали ему позаботиться о мертвых и о лошадях. Еще я подумал, что лучше оставить Виолетту ему на попечение, а самому пересесть на серого жеребца Монтлюка, потому что мою лошадь он мне отдаст беспрекословно, а чужую, возможно, попытаются придержать. Кроме того, рана Виолетты требовала ухода, а нам предстоял долгий обратный путь.
Поначалу император не был слишком многословен. Вероятно, гибель Депьена и Тремо давила на него. Он всегда был сдержанным человеком, а в это время, когда час за часом приходили известия об очередном успехе врагов или предательстве друзей, он меньше всего был расположен к веселой беседе. Тем не менее, подумав, что бумаги, которые он ценил так высоко, спрятаны у него на груди, а еще несколько часов назад казалось, что они безвозвратно утеряны, я решил, что после того, как именно я вернул их хозяину, могу ожидать некоторого уважения. Очевидно, та же мысль посетила и императора, и как только мы свернули с главной дороги на лесную тропу, он рассказал мне то, что я более всего желал бы услышать.
– Что касается бумаг, – начал он. – Как я уже говорил, никто, кроме вас или меня, не будет знать, где они спрятаны. Мой мамелюк принес лопаты к голубятне, но больше я ничего ему не сказал. План привезти бумаги из Парижа родился в понедельник. Три человека знали о нем: женщина и двое мужчин. Женщине я доверяю безоговорочно. Кто из двоих мужчин предал меня, я пока не знаю, но думаю, что выясню уже очень скоро.
Мы продвигались в тени деревьев. Император щелкал хлыстом по сапогу и раз за разом нюхал табак – как всегда, когда был взволнован.
– Вы, безусловно, удивлены, – произнес он после длительной паузы, – почему эти негодяи не остановили карету в Париже, вместо того чтобы подстеречь ее в Фонтенбло.
Говоря по правде, я об этом как-то не подумал. Однако я не желал показаться глупее, чем меня считал император, и подтвердил, что действительно удивлен.
