Анатолий Ковалев - Потерявшая сердце
Дюпелетье колебался.
— Должно быть, она уже острижена, — рассуждал он вслух. — Первый же охранник заподозрит неладное.
— Я успею уничтожить пропуска, — заверил его де Гранси.
— Каким образом?
— Я их съем.
Фанатичная решимость, с которой виконт произнес эти слова, произвела на тюремщика должное впечатление и, по-видимому, окончательно разрушила все его колебания. Тот снова открыл заветный ящик и, порывшись в нем, нашел пропуск на имя гражданки Селестины Малабрю.
Де Гранси беспрепятственно дошел до Зала мертвых, не вызвав подозрения ни у одного из жандармов. Открыв страшную дверь, он замер на пороге.
Картина, представшая перед ним, оказалась столь же ужасающей, сколь безнадежной. Обширный, плохо освещенный зал был переполнен людьми, каждый из которых готовился к смерти в ближайшие часы. Давно наступило утро, но в этом помещении без окон царила вечная ночь. Сальные свечи тускло мерцали в спертой духоте. Куда бы ни взглянул виконт, всюду виднелись бледные, осунувшиеся лица, уже отмеченные печатью смерти. Кто-то молился, судорожно перебирая четки, кто-то писал последние письма или прощался с родными, которых тоже вскоре ждала гибель. Под влажными каменными сводами зала блуждало эхо многих голосов, перемешанных и приглушенных. Время от времени ровный гул нарушался чьим-то отчаянным вскриком. Это мать оплакивала разлуку со своим сыном, жена прощалась с мужем или дочь провожала на гильотину отца…
Он сразу увидел Мадлен. Та сидела неподалеку на скамье, рядом с незнакомым юношей. Он держал в своих ладонях ее руку и улыбался, явно стремясь подбодрить подругу. Эта улыбка, удивительно ясная, резко контрастировала со сценами отчаяния, окружавшими молодых людей. Те же смотрели в глаза друг другу с таким обожанием, будто им и горя было мало. Оба были уже острижены. Этот унизительный и страшный ритуал сводил с ума некоторых приговоренных, отнимая у них последнюю тень надежды на спасение. Но эти двое вели себя так, будто не ведали о том, что сотворили с ними грубые руки палачей.
Виконт направился к дочери, терзаясь внезапно нахлынувшей ревностью. «Так англичанин и впрямь существует!»
— Отец! — вскрикнула девушка, заметив его приближение, и бросилась ему в объятья. — Простите, простите меня! — шептала она, заливаясь слезами. — Я не хотела причинять горя ни вам, ни дедушке…
— Послушай, девочка моя, — встряхнул он ее за плечи, — у нас нет времени для объяснений. Мы должны бежать!
— Бежать? — Ее глаза расширились от ужаса.
— У меня есть пропуск, по которому ты можешь отсюда выйти. Вот только волосы… — вспомнил он предупреждение Дюпелетье. — Надо чем-то их укрыть…
Виконт огляделся по сторонам, рассчитывая выпросить у кого-нибудь платок или накидку, и тут же обнаружил у стены груду брошенных вещей. Сперва он решил, что их оставляли в зале те, кто уходил на гильотину, но, присмотревшись, с ужасом убедился, что эти тряпки были испачканы кровью. Сюда приносили вещи, снятые с обезглавленных трупов людей, которые час назад ушли отсюда живыми…
— Я не пойду с вами, отец… — Отступив на шаг, Мадлен покачала остриженной белокурой головкой. — Я останусь с Генри. Я люблю его, и мы умрем вместе, потому что все равно не сможем жить друг без друга.
Юноша давно стоял рядом, но де Гранси старался не замечать человека, из-за которого должна умереть его девочка. Как он мог улыбаться, ведя ее за собой на смерть! Как он мог улыбаться!
— Генри Стонуорд, — представился тот первым. — Я давно жаждал чести быть…
— Генри Стонуорд! — громовым эхом прогремел вдруг голос жандарма. — Мадлен де Гранси! В повозку!
Виконт оцепенел. Ему не верилось, что все кончено, и казалось, что спасение еще возможно. Он уговорит Мадлен бежать, отдаст Стонуорду свой пропуск, если на то пошло! Как он сразу об этом не подумал, как не позаботился ни о чем! Тюремщик уже звенел ключами, осужденных тянули к выходу, звучали другие имена, сдавленные рыдания, прощальные приветы. Мадлен обняла отца и с мольбой обернулась к Генри. Виконт понял это движение и протянул руку молодому человеку. Тот принял ее и низко ему поклонился. Генри перестал улыбаться и был страшно бледен, его серые глаза сверкали. Он взял Мадлен под локоть и повел ее к выходу, не дожидаясь, когда тюремщик их поторопит.
Де Гранси, шатаясь, выбрался на свежий воздух и пошел за повозкой, на которой стояли в обнимку Генри и его дочь. Солнце поднялось высоко и грело совсем по-летнему. Первый весенний шмель выделывал в воздухе сумасшедшие кульбиты, будто пьяный. Он то бросался на жандармов, охранявших узников, так что тем приходилось от него отмахиваться, то подлетал к юным любовникам и кружил у них над головами. Казалось, шмель пытается их освободить.
Шел последний день второго месяца весны, которому Фабр д'Эглантин в своем революционном календаре дал красивое звучное название «жерминаль» — «прорастание». И ни это название, ни яркое солнце, ни обезумевший от счастья шмель не вязались с тем, что должно было вот-вот произойти — с публичным убийством двух юных созданий, которых везли на Гревскую площадь.
Предавшись горьким воспоминаниям на скамье в Павловском парке, Арман де Гранси не заметил приближающуюся к площади Двенадцати дорожек свиту Марии Федоровны. Если бы не визг маленькой собачонки, которой кто-то из фрейлин случайно отдавил лапку, его бы застали врасплох. Виконт поспешил стереть концом трости масонские знаки, машинально начерченные им на песке, и поднялся со скамьи, замерши в почтительном поклоне.
Императрица была уже рядом. Высокая, стройная, затянутая в жесткий корсет по моде прошлого столетия и по той же моде одетая — в шелк, парчу и бархат — она сияла любезной улыбкой, приветствуя старого друга. И если румянец на ее щеках был поддельным, то чувства, звучавшие в голосе императрицы, являлись настоящими.
— Ах, виконт, как я рада нашей новой встрече! — воскликнула Мария Федоровна. — Когда же вы сюда приехали?
— Вчера вечером, Ваше Величество.
— А почему не дали мне знать сразу?
— Мне сказали, что вы заняты устроительством бала, и я не хотел вас беспокоить.
Она нахмурилась, с недовольством оглядела свиту, затем произнесла нарочно громко:
— Помните же, мой дорогой виконт, для вас я никогда не бываю занята. И если кто-нибудь из моих подданных осмелится вам такое сказать, пошлите его к черту!
Свита ахнула при слове «черт», и кое-кто перекрестился. Все отмечали еще со вчерашнего дня, что императрица не в духе. Однако Мария Федоровна не стала больше браниться, а только сделала знак, чтобы их с виконтом оставили наедине. Фрейлины со вздохами облегчения и реверансами удалились.
