Эдвард Бульвер-Литтон - Завоевание Англии
— Ах, если бы я тоже стал рыцарем, вместо того чтобы постричься в храм, — сказал Гильом, с завистью глядя на де Гравиля. — Мы были оба бедны, но благородного происхождения, и нас ожидала одинаковая участь; теперь же я как раковина, приросшая к скале, а ты странствуешь по свету.
— Ну, положим, что устав запрещает священникам убивать ближнего, исключая те случаи, когда это делается из чувства самосохранения: но этот устав считается слишком строгим на практике — даже в Нормандии, и поэтому ты всегда можешь взяться за меч или секиру, если у тебя появится такое непреодолимое желание. Я так и думал, что тебе надоело тунеядствовать, и ты поможешь Гарольду рубить непокорных валлийцев.
— О, горе мне, горе! — воскликнул Гильом. — Несмотря на свое прежнее пребывание в Лондоне и знание саксонского языка, ты все-таки очень мало знаешь здешние обычаи. Здесь священнослужителю нельзя ехать на войну, и если бы у меня не было одного датчанина, который скрывается у меня, чтобы избежать казни за воровство, если бы не он, то я давно разучился бы фехтовать, а так мы с ним иногда упражняемся в этом благородном искусстве…
— Успокойся, старый друг! — произнес де Гравиль с участием. — Может, еще настанут лучшие времена… Перейдем, однако, ближе к делу. Все, что я тут вижу и слышу, подтверждает слухи, дошедшие и до герцога Вильгельма, будто Гарольд сделался самым важным лицом в Англии. Ведь это верно?
— Без всякого сомнения.
— Женат он или холост? Вот вопрос, на который даже его собственные люди не знают, что отвечать.
— Гм! Все здешние менестрели поют о красоте его Юдифи, с которой он только обручен… а может быть, находится с ней и в более близких отношениях. Но во всяком случае он не женат, потому что она приходится ему родственницей в пятом или шестом колене.
— Значит — не женат; это хорошо. А этот Альгар — или Эльгар, как говорят? Его нет с валлийцами?
— Да, он опасно болен и лежит в Честере… Получил несколько ран, да сверх того у него сильное горе. Корабли графа Гарольда разбили норвежский флот в пух и прах, а саксы, присоединившиеся под предводительством Альгара к Гриффиту, тоже потерпели поражение, и лишь немногие оставшиеся в живых бежали. Гриффит засел в своих ущельях и скоро должен будет сдаться Гарольду, который действительно один из величайших полководцев своего времени! Как только будет укрощен свирепый Гриффит, то примутся и за Альгара, и тогда Англия надолго успокоится — разве только наш герцог не наделает ей новых хлопот?!
— Из всего сказанного тобой я делаю заключение, что в Англии нет никого, равного Гарольду… Даже Тостиг уступает ему во всех отношениях, — задумчиво проговорил де Гравиль.
— Где же Тостигу быть! Он держится в своем графстве только благодаря влиянию Гарольда. В последнее время он, впрочем, кое-что сделал, чтобы вернуть уважение своих гордых нортумбрийцев, но их любовь он потерял безвозвратно. Тостиг довольно искусен в ведении войны, и сухопутной, и морской, и немало помогал Гарольду в этой войне… Да, Тостиг далеко не то, что Гарольд, с которым мог бы сравняться один Гурт, если бы он был честолюбивее.
Совершенно удовлетворенный тем, что он узнал от почтенного отца, де Гравиль встал и начал прощаться с ним, но последний задержал, спросив с хитрой улыбкой:
— Как ты думаешь: имеет ли наш Вильгельм какие-нибудь виды на Англию?
— Конечно, имеет, и, наверное, его заветное желание исполнится, если он только будет действовать похитрее… Лучше всего, если ему удалось бы расположить Гарольда в свою пользу.
— Это все прекрасно, но главное затруднение состоит в том, что англичане чрезвычайно недолюбливают норманнов и будут сопротивляться Вильгельму всеми силами.
— Верю; но эта война закончится после одного сражения, потому что у англичан нет ни крепостей, ни гор, которые позволили бы им долго обороняться. Кроме того, скажу тебе, приятель, здесь все прогнило. Королевский род закончится вместе с Эдуардом, останется только ребенок, которого никто не считает наследником престола; прежнее надменное дворянство тоже перевелось, и исчезло уважение к древним именам; воинственный пыл саксов почти убит подчинением священнослужителям, не храбрым и ученым, как наши, а трусливым и неграмотным… Затем жажда денег уничтожила всякое мужество; владычество датчан приучило народ к иноземным властителям, и Вильгельму стоит только дать обещание, что он будет хранить древние законы и обычаи саксов, чтобы стать королем, как доблестный Канут. Англо-датчане могли бы его несколько потревожить, но мятеж даст ему предлог укрепить всю страну крепостями и замками и сделать из нее военный лагерь… Любезный друг, наверное, нам еще доведется поздравить друг друга; тебя могут назначить правителем какой-нибудь богатой английской области, а меня бароном обширных английских поместий.
— Пожалуй, что ты и прав, — весело произнес Гильом. — Когда настанет этот день, по крайней мере можно будет повоевать за нашего благородного повелителя… Да, ты прав, — повторил он, указывая на полуразвалившиеся стены кельи, — все здесь дряхло и прогнило; спасти государство может только Вильгельм, или…
— Или кто?
— Граф Гарольд. Ты отправляешься к нему, и потому скоро сам будешь иметь возможность судить о нем.
— Постараюсь судить осторожно, — ответил де Гравиль.
Сказав это, рыцарь обнял друга и снова отправился в путь.
Глава VII
Малье де Гравиль был человек чрезвычайно ловкий и хитрый, как и большинство норманнов.
Но как он ни старался по пути из Лондона в Валлис выведать от Сексвольфа все подробности о Гарольде и его братьях, он все-таки не в силах был преодолеть упрямство или осторожность сакса.
Сексвольф во всем, что касалось Гарольда, имел обостренное чутье. Он догадывался, хотя и не мог объяснить себе почему, что норманн имел какие-то виды на графа и чего-то добивался этими простодушными с виду вопросами.
Упрямое молчание сакса или грубые ответы, когда речь шла о Гарольде, составляли резкий контраст с его откровенностью, пока беседа ограничивалась обыкновенными происшествиями или рассказами о саксонских нравах и обычаях.
Наконец, рыцарь решил отступить и, видя, что ему не извлечь больше ничего от сакса, изменил свою деланную вежливость на норманнскую спесь.
Он ехал впереди сакса, окидывая местность взглядом опытного воина и радуясь, что крепости, которые защищали марки от враждебных кимров, были недостаточно сильны.
На третий день после встречи с Гильомом, рыцарь очутился, наконец, в диких ущельях Валлиса.
