Рафаэль Сабатини - Одураченный Фортуной
Пожелав Холлсу доброй ночи, мужества и стойкости, врач и молодой человек двинулись в обратный путь. Стражник, оставшийся препятствовать любому, кто не имеет разрешения властей, входить в дом и покидать его, закрыл дверь. Холлс услышал, как ключ поворачивается снаружи, и понял, что заключен в зараженном доме на несколько недель, если только смерть не освободит его до того.
Подгоняемый мыслями о неотложности своей задачи, Холлс снова поднялся по лестнице, не обращая внимания на боль, причиняемую раной на голове. У него мелькнуло воспоминание о трех джентльменах, бросившихся спасать девушку, будучи привлеченными ее криками, и о том, как ему удалось напугать их, как он тогда считал, ложью, что она больна чумой. Где бы Нэнси была сейчас, если бы эти люди достигли успеха? Был бы с ней кто-нибудь рядом, готовый, как он, без колебания пожертвовать жизнью ради ее спасения? Из самой глубины души, из бездны, в которую он оказался ввергнутым, Холлс возносил благодарность Богу за то, что Он позволил злу обернуться добром, и за предстоящую ему смертельную схватку за жизнь Нэнси.
Полковник нашел девушку в состоянии полнейшей апатии, которая, позволив ей ясно сознавать происходящее вокруг, лишила ее способности говорить и двигаться. Ее блестящие глаза следили за каждым движением Холлса, снявшего камзол и сновавшего взад-вперед, готовясь исполнять предписания доктора. После боли, вызванной лечебными процедурами, Нэнси впала в забытье, а затем в бред, продолжавшийся несколько дней, чередуясь с периодами тяжелого сна, свидетельствовавшего о полном изнеможении.
Глава двадцать вторая. КРИЗИС
Пять следующих дней, явившихся для Рэндала Холлса пятью годами смертельной муки, Нэнси провела между жизнью и смертью. Малейшая несчастная случайность могла перевесить часу весов в пользу смерти, малейший недостаток ухода и заботы мог загасить слабый огонек жизни, еще тлеющий в ее изможденном, охваченном жаром теле.
Доктору, несмотря на его опасения, быстро удалось найти сиделку – опытную и добродушную особу лет сорока, походившую на наседку, которую он привел с собой на следующее утро. Но если бы миссис Дэллоуз заботилась о бальной одна, то при всей ее старательности и компетентности Нэнси не прожила бы и двух дней. Ибо никакая наемная сиделка не смогла бы заботиться о девушке с той самоотверженной преданностью, с какой заботился о ней этот опустившийся авантюрист, любящий ее больше всего на свете и посвятивший ее спасению всю свою силу воли, забыв о собственной усталости.
Ни на миг Холлс не позволял себе расслабиться, сделать паузу в жестокой борьбе со смертью. О сне он и не думал, урывками питаясь тем, что заставляла его съесть и выпить сиделка.
Миссис Дэллоуз тщетно пыталась убедить его отдохнуть во время ее дежурства. Аналогичные попытки доктора Бимиша также оказались напрасными. Холлс не обращал на них внимания так же, как и на просьбы врача принимать меры предосторожности, дабы не заразиться самому. Серный бальзам, оставленный для него доктором в качестве дезинфицирующего средства, стоял нетронутым, равно как полынь и зедоарий, рекомендованные для профилактики.
– Друг мой, – сказал ему доктор Бимиш на второй день болезни Нэнси, – если вы будете так себя вести, то убьете себя.
Холлс улыбнулся.
– Если она выживет, то ее жизнь окажется купленной за дешевую цену, а если умрет, то это не имеет значения.
Доктор, убежденный, что имеет дело с мужем и женой, был тронут подобным проявлением супружеской преданности. Это, однако, не уменьшило попыток пересилить упрямство Холлса.
– Но если она выживет, а вы погибнете? – задал он вопрос, на который полковник ответил внезапной вспышкой гнева.
– Оставьте меня в покое!
После этого доктор Бимиш прекратил уговоры, решив, в соответствии с всеобщим мнением, которое он полностью разделял, что Холлс наделен самым мощным профилактическим средством – отсутствием страха перед инфекцией.
Хотя полковник пренебрегал всеми превентивными мерами, предписанными ему врачом, он много курил, сидя у окна спальни, которое в эту удушливую июльскую жару было открыто днем и ночью. В камине, по распоряжению доктора, постоянно поддерживался огонь, очищающий воздух. То и другое, являясь в какой-то мере дезинфекцией, могло, несмотря ни на что, спасти Холлса от заражения.
Благодаря неустанной бдительности Холлса и постоянным припаркам, опухоль подмышкой созрела, и гной начал выходить вместе со смертельным ядом, текущим в ее венах.
Бимиш был удивлен и обрадован.
– Сэр, – сказал он полковнику вечером четвертого дня, – ваши труды вознаграждены. Они совершили чудо.
– Вы имеете в виду, что она выживет? – воскликнул Холлс с надеждой.
Доктор сделал паузу, убоявшись собственного оптимизма.
– Так много я пока еще не могу обещать. Но худшее позади. С Божьей помощью и должной заботой я верю, что мы сможем ее спасти.
– Насчет заботы можете не сомневаться. Скажите, что нужно делать.
Доктор начал давать инструкции, которые жадно выслушивал Холлс, забыв о страшной усталости и готовый все тщательно исполнить.
Тем временем, словно подстегиваемая ужасной жарой, чума стала распространяться по Лондону со скоростью, угрожающей истребить все его население, как пророчили проповедники. Холлс слышал от Бимиша о том, что в стенах города только за последнюю неделю количество жертв эпидемии достигло почти тысячи. Свидетельства опустошения можно было наблюдать даже из окна на Найт-Райдер-Стрит. Проводивший около него долгие часы дня и ночи, Холлс замечал, что улица становилась все более пустынной, что пульс деловой жизни города делался все слабее и слабее.
Три из домов, видимых из окна на противоположной стороне улицы, уже имели на запертых дверях красный крест и круглые сутки охранялись стражей.
Провизию и все необходимое доставлял их собственный стражник. Холлс, все еще располагавший средствами, предоставленными ему Бэкингемом для затеваемой авантюры, опускал требуемые деньги из окна в корзине. Таким же образом стражник отправлял наверх покупки, уходя за которыми, он оставлял входную дверь запертой, а ключ забирал с собой.
Увеличивающуюся зловещую тишину время от времени нарушал печальный похоронный звон колоколов, а ночью на улицах слышался скрип колес, медленный стук лошадиных копыт и хриплый голос, провозглашавший жуткое требование.
– Выносите ваших мертвецов!
Выглядывая в окно, Холлс видел призрачные очертания повозки, привлеченной опечатанными домами, словно стервятник падалью. Неизменно она останавливалась у их входной двери при виде стражника и тускло вырисовывающегося при свете фонаря красного креста. Голос звучал все более настойчиво:
