Дмитрий Полетаев - Форт Росс
Фимку спасло только то, что он еще не успел подняться на ноги. Вжавшись всем своим телом в землю, закрыв голову руками и затаив дыхание, он пережидал «дождь» из земли и человеческих останков, обрушившийся на него. Наконец, когда земля вернулась в горизонтальное положение, Фимка, отплевываясь, попытался медленно встать. Он был все еще немного оглушен и плохо соображал, что происходит вокруг. Себе под ноги, где валялись части разорванных тел, он старался не смотреть. Его и так подташнивало. Оставшиеся в живых индейцы, окружавшие его, потрясенные судьбой своих товарищей, с ужасом пятились назад. И, неожиданно развернувшись, побежали. Все еще контуженный, Фимка не слышал топота конских копыт и сотен бегущих ног. Он только видел, как, огибая его с двух сторон, за дикарями устремились спасшие его воины Кашайя. И еще он увидел, как к нему на пегом мустанге во весь опор неслась Песня Ручья. В этот момент он позволил себе потерять сознание.
Глава тридцать седьмая
Наше время. Калифорния. Перед входом в музей «Форт Росс».
Двери арендованного минивэна захлопнулись одновременно. Дрожащей от пережитых впечатлений рукой Дмитрий воткнул ключ в замок зажигания и запустил двигатель. Вместе с двигателем взревело оставленное включенным на полную громкость радио. Резко сдав назад и яростно сигналя, злой на себя, на столпившихся вокруг туристов и вообще на весь мир, Дмитрий рванул к выезду со злосчастной автостоянки музея «Форт Росс». Какой-то жирный дебил продолжал неистово щелкать фотоаппаратом.
— Маргош, сделай, пожалуйста, потише. И так голова раскалывается, — поморщился Дмитрий и только тут заметил, что плечи девушки сотрясались от сдавливаемых рыданий. Оторвав заплаканное лицо от рюкзака и убавляя громкость радио, Марго спросила, по-детски всхлипывая:
— Что же мы теперь будем делать, Димочка?
— Ну, что-что, — пожал плечами Дмитрий, пытаясь казаться и говорить как можно уверенней, — сейчас зарядим айфон, и я вернусь за Фимой! Ты не волнуйся! И потом, я точно видел, что он упал до взрыва!
— Я не волнуюсь… — попыталась взять себя в руки Марго. — Я думаю, что всегда ведь можно вернуться на пять минут раньше? А? Ну скажи же…
— Теоретически можно, — вздохнул Дмитрий и вдруг в сердцах ударил рукой по рулю. — Эх! Наследили мы там очень! Вот что меня бесит! Ведь так и знал, что надо уходить до начала заварухи!!!
— Ну так мы и пытались, Димочка, — пытаясь его утихомирить, проговорила Марго.
— Плохо пытались! — Дмитрий никак не мог успокоиться. Мысль, что он сейчас срывает свою злобу и раздражение на ни в чем не повинной девушке, помогала плохо.
Марго отвернулась и молча уставилась в окно.
— Моя вина! Хотел побольше порасспросить Кускова о связях компании при дворе, о Резанове, а он мне такое ляпнул, что… — Дмитрий вдруг оборвал себя на полуслове и резко замолчал, покосившись на Марго. Девушка продолжала задумчиво смотреть в окно.
— Почему, черт возьми, нельзя оставаться просто сторонними наблюдателями?! Ну почему с нами все какие-то передряги случаются!
— А я? — не поворачиваясь, вдруг спросила Марго. Дмитрий даже не сразу понял, что она имеет в виду.
— Что — «а я»?
Марго наконец повернулась к нему.
— А я что делать буду, пока ты… пока ты будешь там?
На Дмитрия вопросительно смотрели ее зеленые глаза.
— Ты? Ну… подождешь меня в отеле, — неуверенно начал Дмитрий. — Сходи хоть поешь нормально! Я быстро!
Дмитрий покосился на часы.
— Это там — дни! А тут всего-то несколько часов прошло! Я имею в виду местного времени…
Марго вновь молча отвернулась к окну. Подъехав к гостинице и лихо зарулив на парковку, Дмитрий и окончательно расстроенная Марго вылезли из машины. Не проронив ни слова, они направились к отелю.
Часть четвертая
«Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем».
ЕкклесиастГлава тридцать восьмая
Лета 1820-го. Калифорния. Форт Росс. Продолжение…
Бой под стенами форта Росс разгорелся нешуточный. Но даже сквозь едкий черный дым исход сражения проступал со всей своей очевидностью. Кусков специально приказал вести огонь не только картечью, но и зажигательными снарядами. Гарь и вонь вокруг стояли неописуемые. Иван Александрович втайне надеялся, что дикари с самого начала дрогнут и побегут. Но голые, вымазанные черной краской дикари, как муравьи из потревоженного муравейника, лавиной катились на верную смерть. «Избиение младенцев, — с грустью подумал Кусков, наблюдавший со стены за ходом боя. — Хотя, как сказать! Если бы не подоспевшее вовремя предупреждение, все могло бы обернуться по-другому. Вон их прорва какая!»
Батарея под командованием унтер-офицера Проши Заборщикова, чередуя картечь с зажигательными, умело клала снаряды по всему фронту наступавших. Черный дым выедал дикарям глаза. Но несмотря на это, первая партия особо прытких уже карабкалась по стенам, ловко цепляясь за них веревками с крюками. К несчастью для оборонявшихся, ветер стал сносить непроглядный дым в сторону крепости. Нападавшие тоже это заметили. Черная краска, покрывавшая их тела, неожиданно сослужила им добрую службу. В дыму индейцев невозможно было различить. Как призраки, появлялись они из дымовой завесы, чтобы раствориться в ней вновь. Луки и стрелы Кашайя и алеутов, как, впрочем, и ружейная стрельба небольшого гарнизона крепости, становились бесполезными. Защитники стали готовиться к рукопашной. И все равно исход боя был уже предрешен. После артобстрела разрозненные и дезориентированные дикари серьезной опасности не представляли.
Кусков обернулся. Внутри крепости перед закрытыми воротами застыл в неподвижности верховой отряд воинов Кашайя. Даже затылком Кусков чувствовал на себе молящий, нетерпеливый взгляд унтер-офицера. Наконец Иван Александрович повернулся к Заборщикову.
— Ну что, Прохор… Выпускай свой «гусарский» эскадрон! — усмехнулся Кусков. — Самое время!
Иван Александрович еще не договорил фразу до конца, а Прохор уже мчался с обнаженной шпагой к воротам, на ходу выкрикивая приказ.
И вот тяжелые створки тесаных крепостных ворот отворились, и конная лавина индейцев Кашайа с устрашающим боевым кличем сорвалась с места навстречу пешим нападавшим. «Ну, вот и все, — с печалью подумал про себя Кусков. — Эх, хлеб только жалко!»
И Иван Александрович стал не торопясь спускаться по лестнице.
