Бернард Корнуэлл - Последнее королевство. Бледный всадник (сборник)
– Вы меня оскорбляете, – сказал он спокойно. – Если вы хотите занять крепости, приходите и возьмите.
– Так и будет, – пригрозил Хальфдан, но Альфред просто пожал плечами, словно приглашая датчан попробовать.
Хальфдан знал, как и все датчане, что эту войну уже не выиграть. Мы действительно хорошо поживились в Уэссексе: захватили много ценностей, перебили много народу, взяли пленных, сожгли мельницы, дома и церкви, но какой ценой! Многие наши лучшие воины погибли или получили такие ранения, что теперь им оставалось до конца дней жить за счет своих ярлов. Нам не удалось взять ни одной крепости, значит, когда придет зима, нам придется возвращаться в Лунден или в Мерсию.
Но если датчане были измотаны войной, то и у англичан дело обстояло ничуть не лучше. Они тоже потеряли многих отличных воинов, лишились богатств, и Альфред волновался, как бы давние враги, бритты, побежденные его предками, не хлынули из своих крепостей в Уэльсе и Корнуолуме. Но Альфред ничем не выдавал своих страхов и не поддавался на угрозы Хальфдана, хотя понимал, что некоторые из этих угроз могут осуществиться. Торг длился целую неделю, и я изумлялся упрямству Альфреда.
Внешне он не впечатлял – хилый, с вытянутым зеленоватым лицом, но первое впечатление было обманчиво. Он ни разу не улыбнулся, говоря с Хальфданом, не сводя умных карих глаз с лица врага, и ни разу не повысил голоса, даже когда датчане принимались на него орать.
– Все, чего мы хотим, – повторял он снова и снова, – это мира. Он нужен и вам, и мой долг дать мир своей стране. Значит, вам придется уйти.
Его священники, в том числе Беокка, записывали каждое его слово, заполняя драгоценные листы пергамента бесконечными рядами букв. Должно быть, они собрали чернила со всего Уэссекса, чтобы записать эти переговоры, но я сомневаюсь, что кто-нибудь когда-нибудь прочитал все их записи.
Переговоры длились не весь день. Альфред настоял, чтобы они начинались только после того, как он посетит церковь, и делал перерыв в полдень на очередную молитву, а заканчивал дела до захода солнца, чтобы снова вернуться в храм. Как он молился! Но в своем терпеливом торге король не делал уступок, и в итоге Хальфдан согласился оставить Уэссекс – если ему выплатят шесть тысяч серебряных монет.
Не желая рисковать этим выкупом, Хальфдан заявил, что пока останется в Редингуме, куда Альфред должен будет ежедневно присылать три повозки сена и пять возов ржи. Когда же серебро будет выплачено, пообещал Хальфдан, корабли вернутся в Темез и Уэссекс освободится от язычников. Альфред не соглашался на пребывание датчан в Редингуме и требовал, чтобы они ушли к Лундену, но в конце концов, желая добиться мира, сказал, что датчане могут остаться.
Итак, мир был заключен, и каждая сторона принесла в этом самые торжественные клятвы.
Я не видел завершения переговоров, и Брида тоже. Мы присутствовали на них почти все дни – служили глазами Равну в большом римском зале, но, когда нам становилось скучно, вернее, когда Равну надоедало слушать наше нытье, уходили в купальню плавать. Я полюбил эту купальню.
Мы были в ней и в предпоследний день переговоров – вдвоем в большом гулком помещении. Мне нравилось стоять в том месте, где из дырки в камне била вода, нравилось, как она стекает по моим длинным волосам, и я как раз стоял под струей с закрытыми глазами, когда услышал крик Бриды. Я открыл глаза – и тут меня схватили за плечи сильные руки. Я был скользким от воды и вывернулся, но человек в кожаном плаще прыгнул в ванну и снова схватил меня, приказав молчать. Еще два человека, обойдя купальню, длинными шестами прижали Бриду к борту.
– Что вам… – начал я по-датски.
– Тише, мальчик, – ответил один из них.
Это был англосакс, а всего их было с дюжину. Они выудили нас, мокрых и голых, из воды, завернули в большие, дурно пахнущие плащи, захватили нашу одежду и потащили куда-то. Я начал звать на помощь и получил за это удар по голове, который мог бы свалить быка.
Нас перекинули через седла, некоторое время длилась скачка, и только на вершине большого холма, поднимающегося на юге от Батума, с нас сняли плащи. На холме нас встречал сияющий Беокка.
– Ты спасен, лорд! – сказал он мне. – Хвала Всемогущему Богу, ты спасен! И вы, моя госпожа, – прибавил он, обращаясь к Бриде.
Я молча таращился на него. Спасен? Скорее, похищен. Брида поглядела на меня, я – на нее, и она едва заметно покачала головой, словно говоря, что нам лучше молчать. Во всяком случае, я воспринял ее знак именно так и ничего не ответил Беокке, который велел нам одеться.
Раздеваясь, я сунул свой амулет и браслеты за пояс и теперь не стал их вынимать. Беокка потащил нас к ближайшей церкви, обычной деревянной лачуге с соломенной крышей, размером не больше свинарника, и там вознес благодарность Господу за наше благополучное прибытие. Затем привел нас в соседний с церковью большой зал, где представил жене Альфреда Эльсвит, которую сопровождали дюжина женщин, в том числе три монашки, и двадцать воинов в полном вооружении.
Эльсвит оказалась маленькой женщиной с мышино-серыми волосами, маленькими глазками, небольшим ртом и решительно выдвинутым подбородком. По подолу ее голубого платья с широкими рукавами серебряными нитками были вышиты ангелы, на шее висел тяжелый золотой крест. Рядом с ней в колыбели лежал младенец, и только потом, гораздо позже, я сообразил, что то была Этельфлэд; итак, увидев ее в первый раз, я даже не подозревал, что это она. Эльсвит приветствовала меня с сильным мерсийским акцентом, расспросила о родителях и сообщила, что мы с ней родня, поскольку ее отец, мерсийский олдермен Этельред, – кузен недавно почившего Этельвульфа, чье тело я видел под стенами Редингума.
– Теперь о тебе, – повернулась она к Бриде. – Отец Беокка сказал, ты племянница святого короля Эдмунда?
Брида молча кивнула.
– Но кто твои родители? – спросила Эльсвит, нахмурясь. – У Эдмунда не было братьев, а обе его сестры монахини.
– Хильд, – ответила Брида.
Я знал, что так звали ее тетку, которую она ненавидела.
– Хильд? – Эльсвит была озадачена, более того, у нее зародились подозрения. – Ни одну из сестер славного Эдмунда не звали Хильд.
– Я ему не племянница, – негромко призналась Брида.
– Ага.
Эльсвит подалась на стуле вперед, на ее треугольном личике отразилось удовлетворение, какое испытывают некоторые люди, уличая лжеца.
– Но меня учили называть его дядей, – к моему изумлению, продолжала Брида.
Мне показалось, что она ставит себя в весьма затруднительное положение, признаваясь во лжи, но оказалось, что она плетет новую ложь.
– Мою мать звали Хильд, у нее не было мужа, и она требовала, чтобы я называла короля Эдмунда дядей, – проговорила она тихо, испуганным голосом. – Ему это нравилось.
