Кристофер Харт - Аттила
— Ответ такой: катитесь ко всем чертям.
Всадник остался невозмутимым и спокойно произнес
— Вы об этом пожалеете.
Люций не отрывал взгляда от глаз врага.
— Может быть. А может быть, и нет.
Трое высоких всадников повернули коней и направились к лесу.
Люций подсел к своим людям. Аттила сидел рядом.
Грек Крейтс что-то рисовал кинжалом в пыли. Он заговорил, и его обычно язвительный голос был полон недоумения:
— Готы не сдирают с живых людей кожу. Из всех варварских народов у них самое высокое понятие о чести. Они не вырезают деревни под корень и не приносят человеческих жертвоприношений. — Он тряхнул головой.
Люций взглянул на Аттилу, но тот сидел молча, с непроницаемым взглядом.
Марко, служивший раньше на Дунае и неплохо знавший готов, согласно кивнул.
— Один из наших парней, когда я служил с Legio X Gemina в Норике… Помнится, тогда высокие, красавцы-всадники с длинными светлыми волосами вышибли из нас семь разных видов дерьма…
Остальные громко захохотали.
— В общем, один из наших парней попал в лапы к готам, когда охотился за рекой. И вернулся обратно живым. Но знаете, что случилось?
Все с интересом придвинулись поближе, временно позабыв о завтрашней угрозе. Марко умел рассказывать.
— У этого парня, молодого optio, вообще не было здравого смысла. Зато он прочитал полно книжек, и даже сидя в лагере у реки, он вечно толковал о поэзии и философии и всяком таком. Остальные пока набивали брюхо чечевичной похлебкой да пердели на него время от времени, а он знай себе болтает. Ну и вот, пошел он в одиночку на охоту, уточку ему захотелось, потому что чечевица на его кишки паршиво действовала, ну, его и готы и сцапали. И вот они встали вокруг него кольцом на свой манер и направили копья ему на глотку. А он нам как-то рассказывал, что читал про греческого философа, которому угрожал казнью какой-то тиран, не помню, как его звали. И вот этот греческий философ, в истинно философском стиле, давай насмехаться над тираном: «Как замечательно, должно быть, обладать такой же властью, как ядовитый паук».
Тиран, правда, его все равно казнил. Но надо признать, что философ отправился в ад с определенным шиком.
— Да, и вот эти готы окружили нашего парня, и стоит он там один-одинешенек. И предводитель говорит, что, дескать, он забрел в его королевство, и наказанием за это будет смерть. А этот книжный червь, весь из себя гордый, сидит верхом и давай вслед за философом: «Как замечательно, должно быть, обладать такой же властью, как ядовитый паук». Прямо им в глаза. Наступила мертвая тишина, все двадцать всадников вытаращились на этого нахала, так надерзившего вождю, а потом — будь я проклят! — как начнут хохотать! Они так хохотали, что чуть с коней не попадали. Потом вождь поднимает копье, и остальные тоже, и подъезжает к молодому полоумному optio, и хлопает его по спине, и требует, чтобы тот поехал к их палаткам и напился там с ними какого-то сомнительного готического меда. Что он должным образом и выполняет, потому что выбора большого у него все равно нет. На следующее утро ему кажется, что он всю ночь бился головой о стенку, но зато он и этот отряд стали на всю жизнь кровными братьями.
Марко помолчал, а потом добавил уже серьезно:
— Смысл в том, что вот такой народ эти готы. Они воины, и они придерживаются старинного германского героического кодекса. Понимаете? Они не сдирают с пленников живьем шкуру, как и сказал наш малыш-грек, и они не вырезают целые деревни женщин и детей. И я не говорю, что они не делают этого, потому что мягкосердечные. Просто они, как подобает воинам, обнажают мечи только против достойного противника — другими словами, против мужчины с мечом в руке. И вы никогда не услышите о зверствах готов, как это случается с другими племенами.
Наступило неловкое молчание. Солдаты старались не смотреть на Аттилу. Но он оставался бесстрастным и, глядя в оранжевые языки пламени, ловил каждое сказанное слово.
Люций поднялся.
— Ладно, дамочки. Хватит болтать. Пора немного поспать. Рассвет наступит через несколько часов, а день завтра будет долгим и трудным.
Марко и Люций еще немного постояли на земляном валу, вглядываясь в безмолвную тьму.
— Как по-твоему, центурион, у нас есть шансы?
Марко глубоко вздохнул, но ответил неожиданно уклончиво:
— Я знаю о готах еще кое-что. Когда они атакуют, то кричат «Вперед к гибели и концу света!». Так кто сражается лучше — человек со здоровым страхом смерти или человек, который вовсе не боится смерти?
Люций задумался.
— Я даже знаю стихи готов, — добавил Марко.
— Ты никогда не перестанешь удивлять меня, центурион.
Марко немного подумал, а потом заговорил тихим гортанным голосом, произнося германские слова:
— Hige seed Ye beardra, Heorte Ye cenre, Mod sceal Ye meara, pe uns mahteig lytlad.
— И что это значит?
— Это значит: «Сердце должно быть суровей, воля должна быть сильнее, битва должна быть свирепей, если силы наши ослабевают». Вот она, старинная героическая душа гота.
— Очень героическая, верно.
Марко выпрямился.
— Хотя посмотри на нас. Посмотри, с чем нам приходится сталкиваться — и сейчас, и в трудные грядущие годы. Может, ты хочешь мне сказать, что есть другой, более правильный способ относиться к миру? К тому миру, каким он стал?
Люций молчал долго, а потом ответил:
— Нет. Ты прав.
Оба смотрели в непроницаемую тьму и молчали. Им казалось, что все слова и стремления, любовь и преданность, доблесть и жертвы могут исчезнуть, их поглотит эта бездонная тьма, и из ее глубин не появится ничто, кроме еще более глубокой тьмы.
По их спинам пробежала дрожь — рядом с ними заговорил чей-то голос:
— Мать наша земля, там, на березе! Темно-янтарная бабочка, что дала нам жизнь! Когда мы поем над бескрайними равнинами, и скачем, унося наши жизни — тени в степи, она приходит, в плюмаже из белого конского хвоста, одетая для жертвоприношения, мать наша земля.
Люций обернулся, но он уже понял, кто это.
Мальчик-гунн стоял у него за спиной, накинув на плечи одеяло, и его зубы сверкали в темноте.
— Но разумеется, — сказал мальчик, — у гуннов нет поэзии. Это общеизвестный факт. Они самые варварские из всех народов. Люди, что рождаются на дымящемся щите, люди, что выпускают стрелы в поисках богов.
Он еще немного посмотрел на них и молча удалился в середину лагеря, лег на землю и закрыл глаза.
Марко покачал головой, глядя на него.
— Этот мальчик…
— Знаю, — ответил Люций, — В нем что-то есть, правда? Что-то особенное.
