Джон Биггинс - Под стягом Габсбургской империи
И в этот момент я ясно понял (независимо от нелепого мелодраматического содержания), почему речь Карджежева показалась мне настолько странной. Потому что он как будто декламировал белые стихи — достаточно частая привычка среди балканских славян в те дни. И поверьте, это звучало весьма странно для привыкшего к прозе чеха вроде меня, выросшего среди электрических трамваев и рациональности газового освещения северной Моравии. Но все же я заметил, что несмотря на манеру разговора и высокопарные патриотические чувства, группа из пяти-шести мужчин, играющих в шашки за соседним столом, не обратила на нас ни малейшего внимания.
— Так или иначе, — сказал Драганич, — вы получили всё необходимое для задания?
Я понял, что Карджежев ждал этого вопроса. Майор еще не успел закончить фразу, как юнец залез в карман, словно ребенок, которого попросили показать новую игрушку, подаренную на Рождество. Неуклюже достал какой-то предмет и показал его нам прямо под краем стола. Это был автоматический пистолет Браунинга, новенький, судя по виду. Я заметил, что пистолет снят с предохранителя.
— Вот, — сказал он усмехаясь. — Этим оружием я нанесу такой удар за отечество...
Вдруг мелькнула вспышка, и прогремел оглушительный выстрел. Ножка стола позади нас разлетелась в щепки. Стол зашатался на мгновение, затем шашки, доска и стакан сливовицы с грохотом соскользнули на грязный кафельный пол. Пока рассеивался дым, установилось неловкое молчание. Игроки в шашки повернулись к нам — не в страхе, а с усталым упреком, который исходит от людей из переднего ряда в театре, когда кто-то за спиной громко шепчется. Вошел хозяин и остановился, перестав протирать грязной тряпкой стакан.
— Я уже говорил, причем сотню раз: никакого оружия — правило заведения. У нас приличное кафе, и если вы не прекратите стрелять во что ни попадя, вам лучше пойти в другое место. И вот еще что, придется заплатить за ножку стола, иначе я вызову полицию. Студенты! Вечно одно и то же.
Он удалился на кухню, вытирая стакан и что-то бормоча себе под нос. Карджежев выглядел виноватым.
— Честно, майор... Он просто случайно выстрелил в руке... Я не...
Драганич, махнув рукой, прервал его извинения.
— Хорошо, хорошо, ничего страшного. Лучше стрелять слишком много, чем слишком мало. Предохранители еще ни разу не выигрывали битву. Так или иначе, прошу меня простить, нужно заплатить владельцу. Он ведь вполне серьезно про полицию.
Драганич поднялся из-за стола, слегка поклонился и ушел на кухню. Как только он исчез, Карджежев прошептал:
— Эй, хотите посмотреть?
— Что посмотреть?
— Это.
Он сунул руку в другой карман пиджака и вытащил прямоугольный чёрный предмет, по форме и размеру похожий на маленький флакон, но, очевидно, металлический. Латунный колпачок тускло мерцал при свете лампы. Когда я понял, что это, у меня кровь застыла в жилах.
— Красиво, не правда ли? Брат Ступанич дал каждому по две. Так это работает: берёшь её и сильно бьёшь колпачок, вот так... — он поднял руку над столом...
— Нет! — крикнул я и поймал его за запястье на лету, вспотев от ужаса, — нет, господи, не здесь! Будь разумен и положи это обратно в карман, пока не понадобится. Тут могут быть полицейские в штатском...
— В любом случае, — проворчал он, пряча гранату в карман, — на бросок остается всего восемь секунд, а майор говорит, что она убивает всех в радиусе десяти метров.
— Да-да, уверен, что майор прав. Но не здесь же, бога ради!
Мне пришло в голову, что юные фанатики не только весьма вероятно разнесут всех в клочья, но возможно, нас схватит полиция. И в этом случае я мог столкнуться с определенными трудностями, объясняя, как вышло, что меня, офицера австрийского флота, арестовали в сербской столице, в штатском и в компании вооруженного отряда террористов. В мыслях уже крутились туманные, но оттого не менее зловещие образы крепостной стены на рассвете, повязки на глазах и шеренги нацеленных винтовок. Тем временем Драганич вернулся, компенсировав владельцу нанесенные выстрелом повреждения.
— Что ж, друзья мои, — сказал он, — этим двум молодым людям следует лечь спать пораньше. Завтрашний день будет долгим, и я не хочу, чтобы вы всю ночь напивались и бахвалились перед однокурсниками. Но Ступанич и Прохазка пойдут со мной. Нам предстоит присутствовать на церемонии принятия присяги.
Мы распрощались и покинули кафе, отправившись через лабиринт переулков. Местом нашего назначения оказался дом как раз под стенами крепости. После пантомимы паролей и осмотра через глазок нас наконец впустили в маленькую комнату с плотно закрытыми ставнями, освещенную единственной керосиновой лампой. Там нас дожидались три юнца одного возраста с Дусичем и Карджежевым. Их возглавлял тощий, угловатый и лысый мужчина лет сорока с небольшим, в стальном пенсне и с мрачным выражением лица.
— Ты опоздал, Драганич, — буркнул он. — Где тебя носило?
К моему удивлению Драганич ответил самым смиренным извиняющимся тоном, словно школьник директору.
— Простите, командор, но у меня были дела в «Под златна грана».
— Ага, могу себе представить, что за дела, небось надираться и хвастаться перед собутыльниками. Твой язык доведет нас до беды. И вообще, давай продолжим с присягой, у меня есть дела и поважнее, чем торчать тут и ждать твоего появления.
Он зажег две свечи на столике в дальнем углу комнаты и погасил керосиновую лампу. Когда огонек свечи отразился в глазах трех взволнованных молодых людей, комната наполнилась суетой предвкушения. Между свечами стоял некий предмет, накрытый тканью. Командор занял место за столом, а молодые люди один за другим выступили вперед и присягнули ему в верности. Клятвы были длинными и состояли из совершенно чудовищных выражений: они обязались всю жизнь служить обществу, беспрекословно подчиняться офицерам, быть готовыми умереть под пытками, но не выдать секретов, и подвергаться самым жесточайшим наказаниям за малейшее отступление от этих правил.
Затем командор витиеватым жестом откинул ткань. Под ней оказались человеческий череп, бомба, пистолет, кинжал и распятие. Я ущипнул себя, дабы убедиться, что не сплю, настолько всё это выглядело нелепым и театральным, словно я случайно забрел на второй акт оперетты о сицилийских угольщиках и из-за кулис в любую минуту может войти субретка, заливаясь песней о несчастной судьбе пастушки. Однако претенденты, похоже, воспринимали всё достаточно серьезно: все по очереди подняли правую руку над реквизитом и воскликнули:
— Клянусь солнцем, что меня согревает, землей, что дает пищу, кровью моих предков и собственными честью и кровью.
