Стенли Уаймэн - Красная кокарда
Прежде, чем я успел сообразить, что она собирается делать, она повернулась ко мне стремительно и обеими ручками схватила мою руку. Слезы градом покатились по ее щекам.
— Кто со Мною! — вскричала она, повторяя слова проповеди.
И, закрыв лицо руками, она так же стремительно отвернулась.
Я стоял в полном смущении: вид этой плачущей женщины произвел на меня глубокое впечатление. Некоторое время я молчал.
— Сударыня, — начал я неуверенно наконец, — вы были так любезны по отношению ко мне, и я страшно сожалению, что не могу отблагодарить вас за это.
— Не говорите этого! — воскликнула она, прерывая меня. — Не говорите!
Она положила свои, стиснутые в кулаки, руки мне на плечи и сквозь слезы пристально посмотрела на меня.
— Простите меня, — сдержавшись, проговорила она. — Я неправильно взялась за дело. Я чувствую слишком сильно и спрашиваю слишком быстро. Но вы не измените своему достоинству? Не измените?
— Однако, на меня возложено поручение от комитета, — заметил я.
— Откажитесь от него.
— Но это не уничтожит моего отношения к комитету.
— Кто со Мной! Кто со Мной! — мягко повторила она.
Я глубоко вздохнул. В тишине комнаты слышно было, как потрескивал уголь в камине и тикали часы.
— За Бога и короля! — твердо промолвила мадам, глядя на меня сверкающими глазами.
— Что я могу сделать для вас, если б даже у меня были развязаны руки! — резко вскричал я. — Чем могу я вам помочь?
— Всем! Всем! С вашим приходом одним мужчиной будет больше! — ответила она. — Один лишний мужчина в борьбе за право! Слушайте! Вы еще не знаете, что происходит, не знаете, какие притеснения мы переживаем…
Тут она остановилась и, глядя на меня, стала прислушиваться. На ее лице мелькнуло какое-то новое выражение. Дверь была приоткрыта, и снизу доносился мужской голос, громко говоривший что-то. Потом послышались быстрые шаги по вестибюлю, а затем по лестнице.
Моя собеседница, замерев, с широко открытыми глазами продолжала вслушиваться в приближающиеся шаги. В последнюю минуту она, который уже раз за вечер, сделала мне знак молчать, быстро бросилась к двери и вышла, закрыв ее за собой.
Я был убежден, что мужчина уже достиг двери и услышал, как он воскликнул, когда она внезапно появилась перед ним. Потом он что-то тихо сказал ей, но я не мог разобрать, что именно.
Не мог я разобрать и ее ответа, но последние слова я слышал довольно явственно:
— Итак, вы не желаете открыть двери?
— Эти — нет, — храбро отвечала она. — Вы можете видеться со мной в другой комнате.
Наступило молчание. Слышно было даже их дыхание. Меня бросило в жар.
— О, это несносно! — вскричал он опять. — Неужели вы поставили себе целью принимать у себя любого незнакомца, которому случится приехать в город? И вы занимаетесь с ними, даете ужины, в то время, как у меня сердце разрывается на части! Я хочу туда войти.
— Вы не войдете! — с негодованием вскричала она.
Мне показалось, однако, что негодование было поддельным, и в ее голосе слышался скорее смех.
— Довольно и того, что вы оскорбляете меня, — громко промолвила она. — Но если вы осмелитесь коснуться меня или оскорбить его…
— Его! — свирепо вскричал он. — Я говорю вам, что я уже слишком долго терпел и…
Прежде, чем он успел сказать еще слово, я был уже у двери, распахнул ее и очутился лицом к лицу с говорившим. Хозяйка дома, плача и смеясь в одно и то же время, быстро отступила назад, а мы, пораженные, замерли против друг друга.
Мужчина был не кто иной, как Луи де Сент-Алэ.
VIII. РОЗЫСКИ
Я не видел Луи со времени дуэли в Кагоре, когда, расставаясь с ним у собора, отказался пожать ему руку. Тогда я был страшно сердит на него. С течением времени и нагромождением событий чувство это значительно смягчилось. Теперь я был рад, что встретил его, что он жив и здоров и что он абсолютно далек от мысли сводить старые счеты. Поэтому я протянул ему руку и со смехом сказал:
— Незнакомец перед вами, сударь. Я искал вас и очень рад, что наконец нашел.
Луи несколько секунд смотрел на меня, как бы не веря своим глазам. Потом вдруг с любовью прежних лет схватил мою руку.
— Адриан! Неужели это ты? — взволнованно заговорил он.
— Я самый.
— И здесь!
— Да, здесь. А что?
Неожиданно он выпустил мою руку. Лицо его приняло иное выражение; он весь изменился, как меняется дом, когда закроют его ставни.
— Очень жаль, — медленно произнес он. — Зачем вы здесь, сударь? — продолжал он с нотами гнева в голосе.
— Как зачем я здесь?
— Да, зачем? — сердито переспросил он. — Неужели вы явились для того, чтобы смущать нас? Неужели вы не понимаете, какое зло причиняете своим присутствием?
— Я знаю, по крайней мере, что ищу только хорошего, — возразил я, изумленный такой неожиданной и беспричинной переменой тона. — Я не делал из этого тайны никогда. Едва ли кто подвергается такому дурному обращению, как я со стороны вашей семьи. Ваша интонация заставляет меня теперь сказать вам это. Но когда я увижу завтра маркизу, то вновь скажу, что, несмотря на все, я не изменю своих намерений.
— Вы не увидите ее.
— Увижу.
— Нет, не увидите, — стоял он на своем.
Тут в спор вмешалась сама хозяйка.
— Довольно, довольно! — вскричала она голосом, в котором слышалась печаль. — Мне казалось, что вы были друзьями. А теперь, когда судьба опять свела вас вместе…
— Лучше бы этого не было! — воскликнул Луи, опуская руки, как человек, охваченный отчаянием.
И он принялся нервно прохаживаться взад и вперед по комнате.
Мадам Катино молча смотрела на него некоторое время.
— Кажется, вы прежде никогда не говорили со мной таким тоном, — с упреком вернулась она к прежнему разговору. — Если это только потому, что вы застали у меня виконта, — продолжала она спокойно, поблескивая глазами, — то эта причина недостойна ни вас, ни нас обоих, ибо вы оскорбляете и меня, и вашего друга.
— Боже сохрани! — воскликнул Луи.
— Это еще не все, — продолжала она гордо. — Еще в течение недели этот дом будет моим, и только по прошествии недели он перейдет к вам. Мне придется хорошенько подумать об этом сегодня ночью. Быть может, ласковое слово будет с вашей стороны впредь такой же редкостью, как теперь грубое?
Он, не выдержав этого упрека, бросился перед ней на колени и стал целовать ей руки.
— Простите меня! — страстно закричал он, не замечая моего присутствия. — Я очень несчастен. Вы мое единственное утешение, моя единственная отрада. Я сам не знаю, что говорю. Простите меня!
— Хорошо, — поспешно согласилась она. — Встаньте.
Украдкой смахнув слезу, она посмотрела на меня, сконфуженная, но счастливая.
