Эмилио Сальгари - Капитан Темпеста. Город Прокаженного короля (сборник)
– Нет, синьора, не думаю. Он…
– Опять! Сколько же раз мне повторять тебе, чтобы ты не называл меня так!
– Прости, синьора, но здесь нет никого, кто бы мог нас услышать…
– Ну хорошо, хорошо… А узнал ты, куда его отправили?
– Нет, синьора, этого, к сожалению, я еще не мог разузнать, но надеюсь скоро разведать и об этом. Мне удалось подружиться с одним человеком. Он хоть и мусульманин, но тянет кипрское вино прямо из бочки, не обращая внимания ни на Коран, ни на своего пророка, и не сегодня-завтра я непременно выужу у него эту тайну, клянусь в этом, синьора.
Капитан Темпеста – пока мы еще так назовем его – опустился на стоявшую рядом пушку и закрыл руками сильно побледневшее лицо, чтобы скрыть хлынувшие из глаз слезы.
Араб, стоя перед ним со скрещенными на груди руками, смотрел на него сострадательным взглядом, причем на его суровом некрасивом лице выражалась какая-то скрытая мука.
– Если бы я мог купить тебе спокойствие и счастье своей кровью, то это было бы уже сделано, синьора, – сказал он после нескольких минут тяжелого молчания.
– Я знаю, что ты предан мне, Эль-Кадур, – сдавленным голосом отвечал капитан Темпеста.
– Да, синьора, он до последнего вздоха остается верным рабом твоим.
– Не рабом, Эль-Кадур, а другом.
В глазах араба промелькнула яркая молния, и лицо его осветилось выражением сильной радости.
– Я без сожаления отрекся от веры отцов моих, – с чувством проговорил он, – и никогда не забуду, как твой отец, благородный герцог д’Эболи, отнял меня еще мальчиком у моего жестокого падрона, каждый день истязавшего меня до крови… Скажи, что мне теперь еще сделать, синьора, чтобы доказать свою преданность?
Теперь мы узнали, что под именем капитана Темпесты скрывалась дочь знатного неаполитанского патриция д’Эболи, и отныне будем называть ее принадлежащим ей именем, кроме тех случаев, когда ей необходимо будет продолжать называться капитаном Темпестой.
– Было бы лучше, если бы я никогда не видела этой очаровательной Сирены Адриатики, Венеции, никогда не покидала лазурных волн Неаполитанского залива! – с глубоким вздохом проговорила молодая девушка, ничего не ответив на вопрос араба. – Тогда мое бедное сердце не знало бы этого страшного мучения… О, какая это была чудная ночь на Большом канале, отражающем в себе мраморные дворцы венецианской знати! Он знал, что должен идти на бой с несметной силой неверных, знал, что, быть может, там его ожидает смерть, но тем не менее улыбался. Где же он теперь? Что сделали с ним эти чудовища? Может быть, они заставляют его умирать медленной смертью в жестоких пытках? Трудно поверить, чтобы они держали его только в плену, – его, который был гением-мстителем за всех угнетенных и погубленных турками. О, мой несчастный, храбрый Ле-Гюсьер, где ты теперь и что с тобой?
– Ах, как сильно, должно быть, ты любишь его, синьора! – прошептал араб, не пропустивший ни одного слова из всего сказанного герцогиней д’Эболи, с которой он не сводил горящих глаз.
– Сильно ли я его люблю?! – странным голосом вскричала молодая девушка. – О, Эль-Кадур, я люблю его так, как могут любить только женщины твоей знойной родины.
– Если не сильнее! – со вздохом проговорил араб. – Другая женщина едва ли бы сделала то, что сделала ты, она не решилась бы покинуть свой роскошный дворец в Неаполе, не переоделась бы мужчиной, не снарядила бы на свой счет целого отряда воинов и не пришла бы сюда, в город, осажденный чуть не сотней тысяч врагов, где каждую минуту угрожает страшная смерть.
– Да разве я могла остаться спокойной на родине, зная, что он здесь и что его ожидают страшные опасности?
– А подумала ли ты о том, синьора, кто спасет тебя в тот день когда туркам удастся наконец овладеть крепостью и ворваться в город, чтобы предать его огню и мечу?
– Мы все в воле Божией, – с покорностью отвечала молодая девушка. – Да к тому же, если Ле-Гюсьер будет убит, я все равно ни в каком случае не переживу его.
По бронзовому лицу араба пробежала судорога.
– Так что же я должен делать, синьора? – снова спросил он немного погодя. – Мне необходимо вернуться в турецкий стан, пока еще темно.
– Что ты должен делать? Да, главное, постараться узнать, куда девали Ле-Гюсьера. Когда мы это узнаем, отправимся выручать его, понимаешь, Эль-Кадур?
– Хорошо. Завтра ночью я узнаю об этом.
– Буду ли я еще жива до того времени? – задумчиво проговорила молодая девушка.
– Что ты говоришь, синьора! – с ужасом вскричал араб. – С чего у тебя такая черная мысль?
– Эх, Эль-Кадур, ведь я здесь не на пиру… Но оставим это. Скажи лучше вот что. Не знаешь ли ты, кто тот турецкий рыцарь, который ежедневно является под стенами Фамагусты с вызовом нас на единоборство?
– Это Мулей-Эль-Кадель, сын дамасского паши. Но к чему ты меня об этом спрашиваешь, падрона?
– К тому, что мне предстоит завтра вступить с ним в единоборство, мой верный Эль-Кадур.
– Тебе? С ним?! – воскликнул араб с мгновенно исказившимся от ужаса лицом. – Да разве это возможно!.. Я сейчас же прокрадусь в его шатер и убью его, чтобы он не смел больше беспокоить защитников Фамагусты, главное, мою…
– Не бойся за меня, Эль-Кадур. Мой отец был, ты знаешь, первым бойцом в Неаполе, он научил и меня так хорошо владеть шпагой, что я смело могу помериться с самым лучшим из турецких бойцов.
– Знаю, что ты мастерски владеешь шпагой, но все-таки боюсь за тебя, синьора: Мулей-Эль-Кадель очень опасный соперник. Что или кто заставляет тебя принять его вызов?
– Капитан Лащинский.
– А, это тот польский выходец, который, как мне кажется, питает к тебе за что-то тайную злобу?.. От зорких глаз сына пустыни ничто не укроется, и я уже давно разглядел в этом поляке твоего врага, синьора. Неужели это он…
– Да, он. Вот, послушай, что у нас произошло с ним.
И молодая девушка рассказала о своей схватке с поляком.
Эль-Кадур так и подскочил на месте, выслушав этот рассказ. Он испустил такое рычание и его лицо приняло такое дикое и свирепое выражение, что девушка невольно содрогнулась, взглянув на него в эту минуту.
Араб быстрым движением выхватил у себя из-за пояса ятаган, клинок которого ослепительно заблестел при свете факела, и с бешенством крикнул:
– Этот клинок нынешней ночью обагрится польской кровью!.. Негодяй не увидит больше солнечного восхода, и тебе не придется выступать против Эль-Каделя, синьора.
– Нет, ты этого не сделаешь, Эль-Кадур! – твердым голосом возразила молодая девушка. – Этим ты только заставил бы всех говорить, что капитан Темпеста испугался и велел умертвить поляка. Нет, милый Эль-Кадур, ты не тронешь Лащинского.
– Так неужели ты хочешь, падрона, чтобы я равнодушно смотрел, как ты вступишь в смертельный бой с этим турком? – выходил из себя араб. – Чтобы мои глаза увидели твою смерть под саблей торжествующего врага?! Падрона, жизнь Эль-Кадура всецело принадлежит тебе до последней капли крови. Воины моего племени умеют умирать, защищая своих господ. Это уже не раз было доказано, и Эль-Кадур…
