Лариса Склярук - Плененная Иудея. Мгновения чужого времени (сборник)
Мирел легко поднялась с деревянного кресла, стоящего в тени колоннады, и направилась к юноше. Стройная, в свободном длинном одеянии, она двигалась уверенно, неспешно. Густая сеточка с золотыми нитями, под которую были упрятаны волосы, поблескивала на солнце. Мирел обвела взглядом красивых глаз истерзанное, в подтеках пота и запекшейся крови, грязное тело младшего сына, но ни о чем не спросила, не заахала и не запричитала, а лишь, вызвав слугу, приказала приготовить ванну.
До ужина Ионатан старался не попасть на глаза отцу или старшему брату. Но избежать вечерней встречи он не мог. Глаза его были опущены вниз, когда он сел за стол, накрытый по приказу матери на свежем воздухе. Некоторое время Боаз пристально и задумчиво рассматривал почерневшее, вспухшее, изменившееся лицо сына.
– Хочешь рассказать, что произошло? – спросил Боаз.
Ионатан отрицательно качнул головой.
Боаз не стал настаивать, скрытый смысл происходящего был ему вполне ясен. Ему претила эта борьба, противостояние общин. Он считал себя человеком широких взглядов, благосклонно относился к Филону Александрийскому, который в своих многочисленных произведениях стремился объединить идеи греческих философов с иудейскими религиозными догмами. Ему нравились греческое изящество и утонченность. Но высказывать свои сокровенные мысли вслух Боаз не торопился, понимая, что жить в Кесарии и не принять ту или иную сторону было невозможно. Вместо этого он сказал, обращаясь к сыну:
– Иди собирайся. Поедешь со мной.
На него удивленно посмотрели три пары темных глаз. Ранее задумывалось, что в поездке в Иерусалим, в которую собирался Боаз с целью проверки своих двух успешных магазинов, Ионатан участвовать не будет, что он останется помогать брату Гедеону, высокому, немного грузному молодому мужчине с небольшой аккуратной бородой и коротко, на греческий манер, подстриженными волосами. Гедеон должен был проследить и за погрузкой товара на корабль, отправляющийся в Рим, и за богатой лавкой на рыночной площади. Так что помощь Ионатана была бы совершенно не лишней. Почему же отец переменил свое решение?
Мирел первой отвела взгляд. Она была очень разумной женщиной и сразу поняла, что беспокойство, именно беспокойство за младшего сына, которым была полна и она, вынуждает Боаза увезти Ионатана хотя бы на время из неспокойной, постоянно кипящей Кесарии.
– Сколько их было? – тихо спросил Гедеон.
– Пятеро, но мы дрались один на один, – нехотя ответил Ионатан.
Первой его мыслью было воспротивиться решению отца, в конце концов, он теперь взрослый, но тут же перед его мысленным взором встал Иерусалим, его редкостный облик, стены из золотистого камня, дома, построенные на крышах других домов, вырубленные в скале улицы и Храм. Единственный и неповторимый. Белый и золотой. Посещение которого – мечтание всей жизни для иных иудеев. Как тут можно отказаться.
Глава II
Утром во главе небольшого каравана, состоящего из нескольких повозок с товарами, в сопровождении слуг и охраны Боаз и Ионатан, проехав сквозь ворота в восточной стороне города, покинули Кесарию.
Цветущая Галилея раскинулась перед ними. Террасы с виноградниками сменялись фруктовыми садами, оливковые рощи – полями злаков. По заросшим травой склонам, словно живые, взбирались к вершинам холмов платаны. Их широкие кроны отбрасывали густую тень.
Испуганные приближением людей, дикие козы прекращали обгрызать острые листья невысоких палестинских дубов и быстро исчезали в зарослях. В небольших долинах пышно цвели желтые крокусы, неприхотливый ракитник изгибал сероватые стебли, карабкаясь по каменистым склонам оврагов, алоэ, выставляя в стороны свои сизые мясистые листья, устремляло в небо красные кисти цветов.
Иногда через дорогу стремительно, не давая себя рассмотреть, пробегала лиса. Серые ястребы, охотясь, искусно маневрировали между деревьями. Воздух, напоенный запахом травы и полевых цветов, ласкал и будоражил, вызывал философские размышления о родной земле, щемяще острое чувство любви к ней, благословенной, где все могли быть сыты и счастливы.
К заходу солнца добрались до небольшого, в десяток строений, селения. Крепкие стены домов были составлены из обтесанных камней и хорошо оштукатурены. Одно образную ровность серых стен изредка нарушали маленькие квадратные окна. Плоские деревянные крыши домов были покрыты толстым слоем глины, перемешанной с соломой. Кое-где на крышах еще доцветали мелкие красные анемоны.
Здесь жил давний знакомый Боаза, неспешный величавый Амрам, и его жена, приветливая Хадас. Боаз всегда с удовольствием бывал здесь. Его привлекала эта первозданная, почти библейская простота людей, живущих плодами рук своих.
Пока Хадас накрывала на стол, неслышно двигаясь по чисто выметенному земляному полу, мужчины не спеша беседовали, сидя на скамье перед домом и наслаждаясь подступающими сумерками.
Они с удовольствием поговорили о ценах на зерно и скот. Приблизив друг к другу лица – мало ли что, – горячо пошептались о вызывающем возмущение иудеев подушном налоге в пользу храма Юпитера Капитолийского, – налоге, платить который принуждены были даже женщины и дети и который, однако, никто из подвластных Риму народов не платил. Раздраженно поговорили о последней переписи населения. Перепись – основа налога. Налог же дело нечестивое. Только Бог единственный господин, которого должен признавать иудей, и только ему положена уплата десятины.
Следствие же переписи – откупщики налогов, ненавистные и презираемые мытари, сидящие на всех дорогах страны.
– За верблюжью поклажу масла в алебастровых кувшинах всегда платили двадцать пять денариев, а в козьих мехах – тринадцать. То обычай. Так нет, требуют что в голову взбредет. Всю дорогу в спорах с мытарями провели, – пожаловался Боаз.
– А поземельный налог? – перебил его Амрам. – А налог с «дыма», то есть с дома своего?
– А пошлина с товаров? – твердил свое Боаз, качая головой.
– А кормление проходящих войск и путешествующих сановников? – неожиданно повысив голос, спросил Амрам, словно стремясь показать, что его налоги более тяжелы.
– А «добровольный» взнос на венок императору? – возмущенно воскликнул Боаз и, тут же испугавшись своих слов, беспокойно оглянулся, вытер мгновенно вспотевший лоб и замолчал.
– А налог на плоды? А налог на ремесло? А ремонт дорог? А ангарии? Только и поспевай выставлять лошадей и носильщиков, – продолжил перечислять пошлины и налоги Амрам, но затем, словно устав от этого перечня тяжкого бремени, также замолк.
Так они и сидели некоторое время, двое умных работящих мужчин, и, грустно задумавшись, молчали.