Альберто Васкес-Фигероа - Икар
— Греби, греби, греби!
Легко сказать, даже делать, но ты попробуй добиться результата, когда водный поток с каждым мгновением разгоняется все больше и в итоге несется вихрем; при этом мозг просто не успевает отдавать команды.
Когда уж тут действовать?
Рефлексы не срабатывают.
Некогда даже помолиться.
Или чертыхнуться.
Пустота, которая не была пустотой, поскольку была заполнена белой пеной, влекла их к себе, и они опрокинулись в нее, широко открыв глаза от ужаса перед смертью, которую столько времени обводили вокруг пальца.
В последнее мгновение, когда оба поняли, что все напрасно, они выронили весла и схватились за руки в прощальном порыве дружбы. От слов толку было мало: они потонули бы в грохоте воды.
Раздался жуткий треск, лодка раскололась, словно яичная скорлупа, и Эл Вильямс с Джоном МакКрэкеном оказались в воде.
Какие-то десятые доли секунды они еще держались вместе, но вскоре течение их разъединило, и через несколько мгновений они потеряли друг друга из виду.
Их выталкивало вверх, бросало в сторону, они то уходили под воду, то выныривали…
Кричали, барахтались, звали друг друга…
Истекали кровью, кашляли, отплевывались.
И вдруг наступила тишина.
Черная и глубокая тишина.
Холодная тишина, предвестница смерти, поскольку у смерти ледяное дыхание даже в душных сельвах, где текут темные реки с теплой водой.
Смерть всегда поджидает в конце всех дорог, хотя их путь на самом деле был слишком уж долгим — стоит ли удивляться, что смерть не отказала себе в удовольствии подстеречь их в тот самый момент, когда они достигли цели.
Эл Вильямс понял, что ему пришел конец, как только очнулся.
Он тихо застонал и попытался поднять голову, ища глазами друга, но заметил, что ни одна мышца тела ему не подчиняется, и он теперь лишь угасающий мозг, запертый в черепе.
Вода, с силой шмякнув его о камень, сломала ему позвоночник.
Он был живой труп, а это в сто крат хуже, чем быть мертвым.
Скатывающееся к горизонту вечернее солнце слепило ему глаза, и, только когда высокое облако, сжалившись, на несколько секунд заслонило солнце, он разглядел красное пятно колибри: птица застыла в воздухе и так часто махала крылышками, что их нельзя было увидеть.
Ну разве это не насмешка?
Жестокая насмешка судьбы: он обнаружил, что больше не властен над своим телом, ничем не отличается от камней, лежащих на песке, и, пожалуйста, первое, что он видит, это проворная колибри, которая вдруг исчезла, словно дротик, пущенный в воздух.
Темно-зеленые листья и желтоватый цветок — вот и все, что теперь было доступно его взору, а спустя несколько минут он уже точно знал, что это вообще последнее, что ему суждено увидеть.
Когда прошло первое мгновение смятения и к нему полностью вернулось сознание, он, человек, привыкший сопротивляться трудностям, не стал цепляться за призрачную надежду, уверенный в том, что его позвоночник переломился, как тростник под тяжестью ботинка.
За десятые доли секунды он превратился в растение, которое может думать, или растение, наделенное памятью. Оставалось только выяснить, сколько времени он продержится, прежде чем сбегутся лесные звери и сожрут его.
Кайманов здесь не было, в этом он был уверен.
Кайманам не нравятся черные быстрые воды.
Они предпочитают тихую илистую воду.
Но были еще ягуары, анаконды и многочисленные стада диких свиней — грозные пекари с мощными клыками, которые в два счета проглотят его живьем.
Проклятие. Не хватало еще, чтобы его съели свиньи.
— Джон! — тихо прошептал он. — Где ты, Джон?
Однако старый друг, который ни разу его не подвел, единственный человек на свете, способный помочь ему избежать такой участи, как закончить жизнь в утробе пекари или ягуара, не откликнулся, а значит, уже наверняка покоился на дне реки.
Какая досада!
И это когда им наконец удалось разбогатеть!
Прожить жизнь в бедности, чтобы умереть богатыми, — что может быть нелепее?
Хотя ведь они всю жизнь поступали неразумно.
Начало темнеть.
Скоро звери покинут убежища, прибегут на запах крови и начнут грызть ему ноги, которых он даже не чувствовал.
«О Господи! Почему Ты уготовил мне такой конец?
Разве Тебе мало моих страданий за все эти годы?
О Господи! Сделай так, чтобы не темнело».
Но темнота сгущалась, и вот, когда он перестал различать желтый цвет цветов, до него дошло, что сегодня полнолуние, а ведь согласно старой легенде тому, кто видел Мать всех рек, уже не суждено увидеть следующую полную луну.
А джунгли — это такое место, где легенды, как правило, приобретают силу закона, потому что никакие законы здесь не признаются.
— Джон! Где ты, Джон? Почему ты меня не защищаешь?
Столько лет он чувствовал себя рядом с ним как у Христа за пазухой, и на тебе, в самую тяжелую минуту оказался беззащитным.
Это несправедливо!
Несправедливо, что верный товарищ позволил унести себя течению и бросил его на растерзание стервятникам и свиньям.
Он почувствовал себя преданным.
Джон МакКрэкен не имел права умирать, покинув его в таком скверном положении.
Никакого права!
Джон МакКрэкен был просто обязан остаться в живых и поспешить к другу на помощь, чтобы выстрелом в голову избавить его от часов страха и страдания.
А потом, если угодно, мог утопиться или повеситься на дереве.
Или отдаться воле течения — пускай уносит его в море.
Но сначала ему следовало выполнить давнее обещание и всеми силами охранять сон друга.
— Джон! Где ты, Джон?
— Вот он я.
Ночь уже наступила, поэтому Эл Вильямс не мог разглядеть такое дорогое его сердцу изможденное и обросшее бородой лицо.
Его нервная система больше не работала, поэтому он не почувствовал, что друг с силой сжимает его руку.
Только голос, неповторимый хриплый голос, единственный голос, который он слышал на протяжении нескольких лет, принес его душе покой.
Теперь свиньи его не сожрут.
И стервятники не выклюют ему глаза.
А ягуары не будут следить за ним из темноты.
— Джон, я умираю!
Их дружбе исполнилось уже столько лет, что лгать не имело смысла.
Даже из жалости.
Они прошагали вместе тысячи километров, зная, что Старуха дышит им в затылок, — к чему теперь отрицать, что она все-таки их настигла?
Она была здесь, сидела на песчаном берегу, смотрела на огромную луну, которая уже показалась по ту сторону озера, и терпеливо ждала, когда уэльсец Эл Вильямс заплатит по счету, по которому приходится платить любому живому существу.
