Роберт Паль - И на земле и над землей
Новый день начался с того, что вместе обошли усадьбу, сад, дальнее поле, ждущее плуга и нового семени, посидели над бегущим с гор веселым ручьем. Добрец, изрядно отвыкший от родной земли, на многое глядел, как бы не узнавая, как бы в первый раз, и сам себе удивлялся: и поле теперь казалось больше, и деревья выше, а вот ручей, в котором так весело было плескаться в детстве, малость обмелел.
— Верно приметил, — невесело покивал Ягила, — поле стало больше. Община наша скудеет числом, все меньше огнищ, все меньше огнищан. Иные давно уж подались на полуночь, к Руси. Пустуют общинные земли, вот и приходится кон передвигать: то вширь, то в длину.
— Так это, брат, сколько ж работы! — покачал головой Добрец. — Только камень выбрать да вынести — жилу надорвешь.
— Не то тяжко, что жилу рвет, а то, что рвет сердце. Это ж наши родичи, земля наша покинутая. Вот что тяжело-то…
Брат бросил взгляд в сторону еще раньше покинутого Сурожа и то ли спросил, то ли утвердил:
— Значит, эллины все так же давят?..
— Уже, можно сказать, выдавили. Одни уходят, другие их веру и обычаи перенимают. Не они, а уже мы тут чужаками стали. Умирает Сурожская Русь.
Добрец резко обернулся, расправил молодецкие плечи.
— Что же делать? Мечи острить?
— Сколько их у нас? А у них? Посчитай.
— Своих с Дона кликнем, с Днепра!
— У них там свои беды и свои страсти. А новых Бравлинов и Криворогов нет. Ни для себя, ни тем более для нас. А где в нашем роду новые Мечиславы и Ратиборы? Ни в нашем, ни в других родах таких нет. И пращуры от нас отвернулись. Наверное, из-за того: обабились, мол, наши русы, не будем им помогать…
К дому возвращались хмурые, стыдясь самих себя.
— А дерева наши весьма высоки стали! — пытаясь сбросить давящую тягу печали, воскликнул Добрец. — И сад зацветает. Лепота…
— Был бы отец дома, может, все иначе было б. Его слово люди слушали. С ним с пути Прави не сбивались. У моих слов такой силы нет.
Старший продолжал думать о своем, младший, еще до конца не отошедший от войны, на многое поневоле смотрел ее глазами.
— Когда слово бессильно, в другом силу искать надо. Вон что греческий бог говорит: «Не мир я вам принес, но меч». Собери старейшин родов, говори от имени прадеда Мечислава и деда Ратибора. Когда-то все шли за ними. И побеждали. Тогда и пращуры посмотрят на нас иначе.
— Собирал. Говорил… За мечи брались — промеж себя! — не стерпел Ягила. — Не могу я спокойно говорить с малодушными. А какой разговор с отступниками, поправшими свою веру, своих богов? Кровь кипит, сердце кричит, разум разверзается. Как вразумить человека, который сам уже не хочет в ум войти, гордо именоваться русом? Сломалось что-то в людях, надорвались жилы души. Сколько лет бьемся тут без всякой помощи. Забыла о нас Великая Русь…
— Завтракать, братья! Снедь стынет.
Блага с ранней рани уже на ногах. Корову подоила, муки на каменной зернотерке натерла, с молоком и маслом тесто замесила, лепешек напекла. Тут и яйца всмятку, и сметана, и отвар на сушеных яблоках, грушах, абрикосах… Обычная еда. Привычная с детства снедь.
За столом Ягила вознес богам и пращурам полагающиеся славы. За то, что сохранили в далеких землях и лютых сечах любимого брата, указали ему путь к дому, вернули здоровым. За то, что всем помогли невредимыми пройти через навью мглу ночи и снова в яви увидеть сияющий лик Сурьи. Бережно покрошил в огонь край лепешки, плеснул отвару. Боги приняли жертву, теперь можно вкусить и самим.
Соскучившийся по привычной домашней еде Добрец ел с явным удовольствием, то и дело нахваливал Благу. Когда та спросила, чем кормят солдат в греческой империи, состроил кислую рожицу:
— Не сдобами твоими, сестрица. В мирные дни — пресными лепешками и водой. Иногда, если рядом река, рыбной мелочью, по праздникам — супом из говяжьей требухи.
— А если на войне?
— На войне армия сама себя кормит. Коли что найдет, отнимет у врага. А нет — значит, плохая армия. Зато о раненых забота есть.
— Ну да, им же снова воевать, — согласно кивнул Ягила. — И за что там это смертоубийство идет? Сколько лет уже, едва ли не двести, что делят?
— Да там войны идут от начала веков.
— И на чьей стороне правда?
— Ни на чьей. Все хотят жить чужим. Рвут друг друга немилосердно. Что ромеи, что арабы, что иные. Однако, думаю, ромеи из Азии все-таки уйдут.
— Успокоятся тем, что имеют сами?
— Скорее всего найдут себе новую жертву. Их василевсы так навыкли к злату, что серебра им уже мало. Потеряв почти все в Европе, теряя и Азию, теперь алчно поглядывают на земли русичей. Сами они давно уже не воины, только наемниками и держатся. А тем платить надо. Вот когда подомнут нас, тогда… Очень их императоры того хотят.
— Знамо, что хотят! — встрепенулся Ягила. — Русь нашу Сурожскую уже подмяли. Многих окрестили, а здешний готский обломок — так весь!
— Это их испытанный ход. Сначала свою веру навяжут, а уж там и ярмо готово. Опробовано не раз.
— А что же их боги? — недоуменно пожал плечами Ягила.
— Боги… Похоже, они у них лишь для виду. Их боги — золото и власть…
«Что бы сказал об этом отец Зарян? — подумал Ягила. — Как не хватает нам светлой мудрости его».
Весь день они трудились в саду, рыхля в приствольных кругах-колах затвердевшую землю. Блага занялась своими грядами. И хоть нелегкая это была работа, мужчин в помощь не звала, и те знали: гряды — чисто женское дело, как война, пахота, строительство, скот — чисто мужское. Так было всегда.
«Был бы отец дома, — опять подумал Ягила, — занялся бы пасекой. Почистил бы борти от замора, подкормил ослабевшие семьи… Ведь будет мед — будет и сурица. А сурица нужна для отправления треб и в жертву богам. Сами боги научили пращуров наших готовить ее».
До вечера трижды испили по глотку этого священного напитка, приобщились к богам. У богов в синей Сварге своя сурица. Они пьют ее за почитающих их людей, живущих на земле. Русичи ничего у них не просят, только поют им славы. Если нужна помощь, просят пращуров, и, коли благи, те им всегда помогают. Впрочем, боги тоже могут прийти на помощь Даждьбоговым внукам — родичи же!
За работой, когда опять заговорили об отце Заряне, Добрец спросил:
— А ты, Ягила, не забыл его наказа?
— Какого, брат? i
— Я про Иоанновы письмена. Он же наказал тебе хорошо их затвердить и приучиться к писанию. Много писать повелел.
Ягила смутился:
— Мало старался, недосуг все. Сам видишь, что творится в общине. И жизнь больших трудов требует. Одни мы с Благой работники тут.
