Ян Валетов - Путь Проклятого
– Твое гнездо? – Рувим огляделся вокруг.
– Угадал. Присаживайся.
Стул весил почти тонну. Ну, или полтонны, как минимум. Рувим подволок поближе массивное изделие монашеских рук и подумал, что пользование стульями из местной мастерской надо налагать как епитимью, во искупление грехов. Самый заядлый грешник взмолился бы через неделю переноски такой вот мебели.
– Выпьешь воды? – спросил Каприо.
Рувим кивнул.
Воздух в хранилище был суховат, а вместе с пылью мгновенно драл горло. Вода из глиняного кувшина оказалась прохладной, свежей и очень вкусной. Впрочем, здешний источник всегда очень хвалили.
– Итак? – сказал профессор Кац, без церемоний вытирая губы рукавом. – Внимательно тебя слушаю…
– Хочешь без предысторий?
Рувим кивнул.
– Думаю, что у тебя еще будет время посвятить меня в подробности. Вне этих стен.
– Пожалуй, – согласился Чезаре, включая лэптоп. – Да и истории таких находок всегда одинаковы. Я просматривал документы четырнадцатого века. Письма, несколько грамот… Очень интересно, но рутинно… Таких бумаг тут на сто лет работы. Все в папке, края ветхие… И вдруг…
Он развернул экран компьютера к собеседнику и Рувим увидел перед собой похожие на букашек буквы древнего алфавита. Скан был сделан с хорошим разрешением, даже там, где в оригинальном документе чернила потеряли насыщенность, текст читался вполне пристойно. Да, древнееврейский… Документ писан не переписчиком, строки аккуратные, но начертание букв и размещение слов на странице отличается от работы писца. Сами буквы выведены уверенной рукой, но не каллиграфически, а так, как должен был их изобразить часто пользовавшийся стилом человек. Очень хорошо.
Он повернул колесико прокрутки.
Хороши же несколько слов – почти три страницы текста, написанного не мелким, но достаточно убористым почерком. Ага. Вот и конец письма. Подпись…
Он перечитал еще раз.
Не может быть. Ерунда. Здесь? Откуда? Впрочем, древние документы порою совершают немыслимые путешествия самыми невероятными маршрутами. Но это…
Он поднял глаза на Чезаре в надежде уловить на лице старого приятеля намек на розыгрыш, на изящную мистификацию специалиста специалистом. Но Каприо смотрел серьезно, даже с некоторым торжеством.
И тогда Кац снова посмотрел на подпись под древнееврейским текстом, противоестественно, слева направо, бегущую по листу латиницей.
Josephus Flavius.
* * *Рим. Март 99 года.
Хоть мои предыдущие два письма остались без ответа, а то, что я отправлял в прошлом месяце, просто еще не могло дойти, я снова пишу тебе, сын, направляя послание с оказией. Отец милейшей Шошанны, которую ты, естественно, помнишь, обмолвился, что снаряжает корабль в Сирию, с заходом в греческие порты и в Александрию. Радости моей не было предела – мое письмо попадет в город, который ты так полюбил в последние годы, за каких-то две недели и будет доставлено адресату из рук в руки!
Я уже представляю себе, как какой-нибудь молодой матрос бежит по широкой мощеной улице, крутя головой в поисках подсказанных ему прохожими примет. Я словно вижу склонившуюся над каменным забором смокву, калитку с железным затвором, тенистый сад, в котором ты, как я надеюсь, не в одиночестве коротаешь нестерпимо жаркие дневные часы. Воображаю себе, как ты отзываешься на стук у входа, как проходишь к калитке, приоткрываешь ее и берешь в руки это письмо, ломаешь печать… А щедро одаренный матрос спешит к портовым кабакам, пропивать данную тобой милость…
А, может быть, все это будет совсем не так…
Ерунда, оставим… Сомнения еще никого не сделали счастливее.
В этот раз я взялся за стило, чтобы дорассказать тебе историю, начатую в прошлом послании. Помнишь, я писал о человеке, которого принесли ко мне раненым после того, как Ершалаим пал? Как ни странно, несмотря на его очевидную принадлежность к ненавистным мне зелотам, я оставил его у себя и ухаживал за ним, пока он не поправился. Раны его были тяжелы, но не смертельны, а сам он оказался интересным собеседником и мы немало времени провели в разговорах и воспоминаниях. Спасенный мною человек возраст имел более чем почтенный и помнил многое из того, что происходило в Иудее при императоре Нероне, при Клавдии, жестоком Калигуле и еще раньше – при грозном Тиберии. Ум его, несмотря на перенесенные лишения и мучившие его раны, оставался острым, речь правильной, что выдавало в нем образованного человека. Впрочем, ты же, наверное, знаешь, что среди сикариев и зелотов было много знатных, ученых людей, обладавших немалым богатством. Например, погибший в Мецаде Элезар бен Яир был из семьи первосвященников. Мой же гость Иегуда бен Иосиф принадлежал к роду александрийских банкиров, но жизнь свою провел вдалеке от дома: приняв идеи непримиримых, он покинул отчий кров.
Он много рассказывал о времени, в которое жил, и мало о себе.
Рассказ его коснулся странной истории, которая приключилась в нашей Иудее во времена правления Цезаря Тиберия. Уверен, что ты слышал, о существующей в империи секте, которая считает, что машиах уже приходил к народу Израиля – о минеях[4]? Обряды ее напоминают обряды Иоханана Окунающего (его еще называли Га-матбиль за то, что он смывал с верующих грехи, окуная их в воды Иордана), того, что был убит Иродом Антипой и его женой Иродиадой. А в малой части своей похожи на обряды ессеев, среди которых мне довелось прожить три года, когда я был молод. Говорят, что ныне в Иудее эту веру называют «нацрут», так как человека, основавшего ее звали Иешуа Га-Ноцри и был он галилеянин, родом из города Нацарет. Но минеи – более распространенное название сей секты в Ойкумене.
Случилось описываемое за семь лет до моего рождения, в годы, когда в наместником Сирии был Виттелий, а в Иудее от имени Рима и Сената правил жестокий Понтий Пилат.
В то время, по словам Иегуды, и жил его друг, Иешуа, человек мудрый и добрый. О его деяниях в Иудее ходили легенды. После смерти Окунателя Га-Ноцри тоже снимал грехи человеческие водой, и многие из учеников Иоханана пошли за ним. Одно время даже был слух, что Иоханан – родич Иешуа по матери, но Иегуда, утверждал, что знал одного и другого – между ними не было общей крови, но была дружба и духовное сродство, что зачастую сплетает судьбы сильнее родства кровного. Смерть Окунателя, случившаяся в Махероне, очень огорчила Га-Ноцри. Многие были обозлены этой несправедливой казнью: Окунатель пользовался огромным авторитетом не только среди мирных жителей, но и среди непримиримых – канаим[5], и подлое убийство этого человека в темнице вызвало волнение в народе. Ты знаешь, что в Иудее издавна любили пророков и истосковались по ним, так как вот уже много сотен лет Бог не давал земле Израиля тех, кто умеет глядеть через время. Слушая Иоханана люди говорили – он есть пророк! И когда его не стало, многие пошли за Га-Ноцри, уверяя, что теперь пророк он. Га-матбиль говорил людям, как жить, Иешуа же преподносил народу много удивительных вещей и деяний, рассказывал притчи, несомненно известные ему от фарисеев, так что для меня вполне очевидно, что был он человеком очень образованным. Я даже могу сказать, что он наверняка получил свои знания в бейт-мидраш[6]. Как о всяком ярком проповеднике, о Га-Ноцри рассказывали небылицы. Говорили, что он из рода Давидова, что одним прикосновением излечивает лепру и падучую, оживляет мертвых, может одним уловом и несколькими хлебами накормить тысячи народа. Мой невольный гость Иегуда рассказывал, что на его проповеди собирались многие сотни слушателей, правда, чудес сам Иегуда не видел, но знал людей, которые были свидетелями необычному.
