Этель Войнич - Прерванная дружба
Рене увидел большие каштаны. Он долго смотрел на них молча, потом повернулся к брату. Глаза его сияли.
– А я и забыл, что они такие большие!
Они осмотрели службы. Рене сразу подружился с полдюжиной огромных кудлатых псов и проявил живейший интерес к голубятне, кроличьим садкам и птичнику. Лошадей он осмотрел довольно критически и, сам того не ведая, обидел брата, не выразив восхищения при виде крутобоких белых коров и откормленных чёрных свиней. Потом они услышали цоканье копыт, и Жак, ездивший за покупками на рынок, поспешно соскочив с лошади, кинулся здороваться со своим любимцем. Когда старик развернул свой подарок, его глаза наполнились слезами.
– Подумать только! Сколько времени прошло, а господин Рене не забыл, какие я люблю трубки!
Рене потрепал старую гнедую кобылу по холке.
– Да, да, господин Рене, это та самая Диана, на которой вы учились ездить верхом. Она ещё ничего лошадка – от самого Аваллона шла рысью и, видите, даже не вспотела. Уж можете себе представить, как я спешил повидаться с вами после стольких лет. Ох, и выросли же вы! В последний раз, как я вас видел, вы сидели в парижском дилижансе – совсем ещё дите, в лице ни кровинки, и такой худенький. Я чуть не заплакал, когда вы сказали: «Прощай, Жак», – да так жалобно! И куда, думаю, такому малышу ехать одному в эту Англию? А теперь! Просто красавчик, да и ростом с господина Анри!
Тут старик смутно почувствовал, что Рене как будто не по себе. Прервав поток воспоминаний, он вынул из кармана письмо.
– От мадемуазель Маргариты.
Когда братья пошли дальше, Анри неуверенно сказал:
– Надеюсь, ты не рассердился на Жака? Он наш старый преданный слуга, и отец обязан ему жизнью, поэтому мы ему многое разрешаем. У нас здесь в деревне все попросту, но в Англии ты, должно быть, отвык от такой фамильярности слуг. Жак любит поговорить, но ведь это не от непочтительности.
Рене пришёл в ещё большее замешательство.
– Какие там слуги, – пробурчал он. – Дело совсем не в этом! Пусть себе болтает сколько хочет, – просто я терпеть не могу, когда разводят всякую сентиментальную дребедень.
Ответ брата привёл Анри в недоумение, – он так и не понял, что хотел сказать Рене. Взглянув на Рене, он увидел, что тот хмурится, читая письмо. Это было вежливо-сухое, как урок чистописания, послание, очевидно продиктованное кем-то из взрослых и написанное на линованной бумаге круглым аккуратным почерком. Подпись занимала три строчки.
Маргарита
Алоиза
де Мартерель.
Покачав головой, Рене сложил письмо.
– И зачем маленькой девочке имя в три раза длиннее её самой? – сказал он задумчиво. – По-моему, ей вполне хватило бы «Мэгги Мартель». А когда у неё начинаются каникулы, Анри? Она просит, чтобы я почаще к ней приезжал. Разве она сама не скоро приедет домой?
Анри удивлённо взглянул на брата.
– Но… как же она уедет из Аваллона. Она всегда там живёт.
– Всегда там живёт? И у неё не бывает каникул? Да неужели бедняжка круглый год сидит там взаперти со свирепой старой тёткой?
– Тётя очень добрая и славная, – с мягким упрёком отвечал Анри. – Я уверен, что Маргарите у неё очень хорошо… насколько это возможно для девочки с её увечьем.
Рене остановился как вкопанный.
– С её у… Послушай, она что… чем-нибудь больна?
– Разве ты не знаешь, что она прикована к постели?
– Прикована к постели? И давно?
– Но… вот уже больше трех лет, после той тяжёлой болезни.
– Я ничего не слыхал ни о какой болезни. Неужели она всё время лежит в постели? Всё время?
– Нет, конечно! У неё есть кушетка, специальная кушетка на колёсиках. Маргариту перевозят из комнаты в комнату, а в хорошую погоду выносят в сад. Но как же так? Ты ничего не знал?
Рене помолчал, потом спросил:
– Ты мне когда-нибудь писал об этом?
– Нет, я… я, наверно, думал, ты знаешь.
– И все, наверно, тоже так думали. Что с ней?
– Помнишь, она упала с лестницы в день маминых похорон?
– И это с тех самых пор?
– Нет, что ты! Сначала всё было как будто хорошо, только она как-то неуклюже ковыляла и не очень твёрдо держалась на ногах; иногда вдруг начинала хромать и жаловалась, что у неё болит ножка. А три года назад, зимой, она поскользнулась, и у неё началась болезнь сустава. Доктора говорят, что она, наверное, повредила себе бедро, ещё когда упала с лестницы. Для отца это было большим горем. Мы с ним никогда не говорим о её увечье. – И никогда не привозите её домой?
– Когда ты её увидишь, Рене, ты поймёшь, почему этого нельзя сделать. Она не вынесет дороги.
– А нога у неё очень болит?
– К счастью, нет, когда она не двигается; но очень тяжело смотреть, как она пытается приподняться. Дорожная тряска причинила бы ей невыносимые страдания. Да и отцу было бы очень больно её видеть.
Рене искоса взглянул на брата.
– Разве он никогда с ней не видится?
– Конечно, видится: он специально ездит в Аваллон почти каждый месяц. Ты себе не представляешь, какой он хороший и добрый. Только мы с тётей стараемся оберегать его от тяжёлых впечатлений. Отец так болезненно все переживает… ты сам поймёшь, когда узнаешь его получше.
– Мне и так все понятно, – пробормотал Рене. Он заговорил о рыбной ловле и не упоминал больше о Маргарите.
Вечером маркиз спросил Анри, показал ли он брату ферму.
– Нет ещё; он, наверно, – устал с дороги. Может быть, завтра…
Рене поднял голову.
– Лучше как-нибудь в другой раз. Завтра я хотел бы съездить в Аваллон, сударь, если вы не возражаете.
Он увидел, как по тонкому аристократическому лицу отца скользнула тень грусти. Однако она тут же исчезла, и маркиз дружески кивнул и улыбнулся сыну.
– Конечно, мой мальчик, съезди к сестре. Пошлём ей клубники, Анри; она ведь, наверно, уже поспела.
На другой день рано утром Рене отправился в Аваллон. Анри вызвался поехать вместе с ним: он не представлял себе, как можно предпочитать ехать в одиночестве, когда находится попутчик. Однако Рене отказался под не слишком убедительным предлогом, что он «привык ездить верхом в одиночку», – ничего лучшего он придумать не смог. Озадаченный и несколько огорчённый странной холодностью брата, которую он мысленно назвал «английской», Анри привязал к его седлу корзинку с клубникой и отправился на ферму.
Домик тёти Анжелики был таким же опрятным, чистеньким и душным, каким Рене запомнил его с детства. Тётка сама открыла ему дверь; белый фартук был повязан поверх простого тёмного платья, на поясе висели крупные чёрные чётки. Она была занята варкой варенья, и появление в самый разгар дневных хлопот неуклюжего застенчивого подростка совсем её не обрадовало. Тем не менее она приняла племянника очень ласково, расспросила об успехах в школе и осведомилась, аккуратно ли он исповедовался пока был в Англии. Затем, не зная, чем ещё занять гостя, она достала бутылку вина и анисовое печенье.
