Эрнест Капандю - Рыцарь курятника
– сказала она мне наконец, – но я предпочитаю всему этому уважение моих современников».
– Черт побери, – сказал Тремуйль, смеясь, – какая вольнодумка!
– Вольнодумка или притворщица, – сказал Мориа с той насмешливой улыбкой, которая была ему свойственна и впоследствии заставила потерять место министра.
– Как – притворщица? – спросил Креки.
– Да, ведь маркиза де Флавакур уехала со своим мужем?
– Они уехали оба третьего дня утром в свое поместье в Дофине, – сказал герцог Тремуйль.
– Три дня назад, кажется, Флавакур имел разговор с женой о том, как наш король печален и одинок после смерти герцогини де Шатору. Маркиза де Флавакур улыбалась и в упор смотрела на мужа. Тот встал, поцеловал руку жены и сказал ей любезно: «Милая моя, вы хотите жить или умереть?» ‑ «Жить», – отвечала она. «Если так, уедем завтра и несколько месяцев не будем возвращаться ко двору».
– Флавакур это сказал? – спросил Граммон.
– Это вас удивляет?
– Нисколько! Флавакур способен убить свою жену точно так же, как поцеловать ей руку.
– Что же отвечала маркиза? – спросил Коани.
– Она посмеялась над ревностью мужа, но упросила его уехать в тот же вечер, не дожидаясь утра.
– Замешан в этом Флавакур или нет, а маркиза все-таки уехала, – сказал Ришелье.
– А король скучает! – заметил Граммон.
– И ничто ему не нравится… – прибавил Суврэ.
– То есть не нравилось, – поправил Таванн.
– Как? Как? – спросили вдруг Тремуйль, Мориа, Креки и Коани.
– Что ты такое говоришь, Таванн? – прибавил Грам-
мон.
– Я говорю, что ничто не нравилось королю.
– Это значит, что теперь ему нравится кто-нибудь?
– Может быть.
– Кто же?
– Я не знаю, но после охоты на кабана, в которой король подвергся такой большой опасности, он гораздо веселее, чем прежде.
– Это правда, – сказал Суврэ.
– Истинная правда, – раздался новый голос.
– Здравствуйте, Бридж, – сказал Ришелье, пожимая руку первому конюшему короля.
– Вы говорили, что король веселее после охоты, – продолжал Бридж, – это правда, я повторяю, и доказательством служит то, что вчера его величество скакал по лесу, охваченный азартом…
– И позволил только Ришелье и Таванну следовать за ним, – сказал Тремуйль, – потому что они по счастливому стечению обстоятельств имели превосходных лошадей…
– Да, – сказал Бридж, – эти господа имели самых горячих лошадей из больших конюшен…
– Это вы велели дать их нам? – спросил Ришелье.
– Нет.
– Отчего же кому-то может быть неприятно, что мы смогли поспеть за королем?
– Мне хотелось бы быть на вашем месте, герцог.
– А мне на вашем, любезный Бридж, на маскараде в Версале, когда прелестная президентша приняла вас за короля…
Шумная веселость охватила всех при этом воспоминании о недавнем приключении во дворце.
– Ну, Бридж, вестник забавных известий, – проговорил Тремуйль, – какую остроту принесли вы нам сегодня?
– Остроту, да не мою, – отвечал Бридж.
– А чью же?
– Третьей дочери короля, принцессы Аделаиды, которой четыре дня назад исполнилось тринадцать лет.
– Что же она сказала?
– В день своего рождения она выиграла у королевы четырнадцать луидоров в «каваньол»[8]. На другое утро она непременно хотела уехать из Версаля. На вопрос куда она отвечала, что хочет купить оружие, чтобы драться с англичанами. Ей заметили, что она женщина; она отвечала: «Жанна д'Арк также была женщина, и далеко не такого знатного происхождения, как я. Если ей удалось перебить нескольких англичан, я убью их всех».
– Браво, браво! – раздались возгласы придворных.
В эту минуту дверь отворилась и появилось новое лицо.
XI Будущий кардинал и министрЧеловек, вошедший в Зеркальную залу, имел весьма печальный вид, а между тем это был самый остроумный и самый веселый придворный – аббат де Берни, цветущее лицо и тройной подбородок которого дышали обычно радостью и довольством. Но в этот день аббат де Берни олицетворял уныние.
Склонив голову, потупив глаза, с мокрым носовым платком в каждой руке, он шел, испуская вздохи, которых было бы достаточно для того, чтобы раскрутить вместо ветра знаменитую мельницу Дон-Кихота. Его плачевная физиономия произвела такой комический эффект, что все присутствующие громко расхохотались. Аббат де Берни с самой мрачной физиономией поднял кверху обе руки с носовыми платками.
– Ах!.. – воскликнул он, обмахиваясь платками.
– Что с вами? – спросил Ришелье.
– Ах, Боже мой! Сжалься надо мной, – говорил Берни.
– Что с вами? Что случилось? – вскричал Тремуйль.
– И подобное несчастье висело над моей головой, – продолжал Берни с величественным жестом, – надо мною, бедной, невинной жертвой…
– О! – произнес Мориа, видя, что слова замирают на губах аббата. – То, что вы бедны – это так, что вы жертва – это может быть, но что невинная – это уж позвольте усомниться…
– Насмехайтесь! – протянул Берни. – Когда человек находится в горестном положении, друзья его бросают, презирают, кидают в него каменьями.
– У нас нет каменьев, – сказал Мориа.
– Что стряслось с нашим аббатом? – вскричал Таванн. – Ты, всегда такой веселый, жизнерадостный, теперь плачешь, стонешь, ноешь. Скажи же, что с тобой?
– Что со мной?
– Да, что с тобой случилось?
– Что со мной случилось?
– Да-да! – закричали со всех сторон. – Говорите, аббат! Говорите скорее!
Берни откинулся назад, приняв величественную позу.
– Господа, – сказал он, – до сегодняшнего дня, до сего часа я считал себя выходцем из благородной и честной фамилии. Но это утешительное заблуждение вдруг сразу и гнусно было вырвано из моего сердца.
Аббат окончил свою патетическую фразу с величественным видом.
XII Утро короляДва пажа, прелестные четырнадцатилетние дети, в королевских мундирах с гербом Франции, вышитым на правом плече, стояли по правую и левую стороны двери, подбоченясь, вздернув носы кверху, с дерзким и насмешливым выражением на личиках.
Вельможа в великолепном костюме подошел к порогу двери и поклонился придворным. Это был герцог д'Айян, дежурный камер-юнкер.
Все собравшиеся в Зеркальной гостиной медленно подошли и выстроились в иерархическом порядке: старшие по званию – впереди. Затем все вошли в комнату без малейшего шума и не говоря ни слова.
Королевская спальня в Шуази была высока, обширна и великолепно меблирована, как все комнаты в ту эпоху, когда вкус к хорошей мебели еще не был утрачен. Спальня была обита белым и коричневым штофом с золотой бахромой. Кровать была обтянута той же материей и окружена балюстрадой из позолоченного дерева. С двух сторон этой балюстрады стояли два пажа; двое других стояли напротив кровати, в амбразуре окна. С двумя пажами, стоявшими у дверей, это составляло шесть пажей – установленное число для спальни короля. Начальником этих пажей был дежурный камер-юнкер.
