Михель Гавен - Балатонский гамбит
Потом, увидев, как Маренн склонилась над Раисой с раскаленным инструментом, спросила.
— А ей не больно будет?
— Нет, она под морфием. Боль она почувствует, но она не доставит ей никаких страданий.
— Так она потом будет морфинисткой?
— Держи, пожалуйста, капельницу, я ее отключу на время. Почему морфинисткой?
— Мне говорила сама Раиса, она от врачей наших знала, что в СС все наркоманы, потому что немецкие доктора используют морфий.
— Мы все — наркоманы? — Маренн с удивлением качнула головой. — Раз доктора делают такие инъекции, то они тоже наркоманы? Побольше таких впечатляющих слов, чтоб ничего не было понятно. А то ведь если скажешь, что в СС все пьяницы и развратничают с женщинами, то разве русского человека этим удивишь? Особенно тем, что пьяницы. Так это вообще, можно сказать, нормальные люди, свои, значит. А вот наркоман, гомосексуалист, проститутка — такая вот Прохорова под лавку залезет от страха. Нет, Наталья, это все пропаганда, — Маренн приложила инструмент к ране Раисы, и к удивлению Натальи, ни один мускул не дрогнул на лице раненой. — Что ж, как я и предполагала, гноем повреждена лишь поверхностная часть, вглубь он еще не прошел. Это дает нам надежду. Золтан, передайте мне антисептик, вот порошок в той банке, — она показала венгру рукой. — Благодарю. Сейчас мы все это продезинфицируем, и можно закрывать, во всяком случае, до госпиталя она дотянет. В СС, Натали, нет никаких наркоманов, это просто исключено. И пьяниц, кстати, тоже. Наши мужчины умеют обращаться с алкоголем, к тому уже у них у всех устойчивая, здоровая психика, других в СС просто не берут, они проходят очень строгий отбор. Иначе они не смогут выполнять задачи, которые им поручаются. Что же касается морфия, то все зависит от правильной дозировки. Его применяют не только у нас, но и Англии, и в Соединенных Штатах. И везде успешно. Золтан, приподнимите ее чуть-чуть, я наложу повязку, — попросила она венгра. — А что лучше — резать под новокаином, чтобы человек орал от страшной боли, потому что новокаин не обеспечивает ничего, только очень легкие повреждения можно с ним лечить, а потом чтоб у несчастного разорвалось сердце от болевого шока? Это лучше? — она закрепила Раисе повязку. — Готово. Значит, так, — сдернула перчатки с рук, опустила марлевую повязку. — Транспортировать будем с капельницами. Это будет сложно, но я надеюсь, что нам помогут. Все заснули, — она окинула взором раненых. — Ты пока оставайся здесь, — сказала Наталье, собирая саквояж. — Я схожу, узнаю, что там. Золтан, вы нам поможете перенести их, чтобы офицерам не пришлось заходить сюда? — она взглянула на венгра.
— Да, конечно, ваше высочество. Я все уберу здесь и помогу вам, не волнуйтесь.
— Большое спасибо.
— Интересно, а Прохорова как? — вспомнила Наталья. — Назад она не вернулась…
— Они ее забрали, — сказала Маренн уверенно. — Я даже не думаю об этом. Йохан сказал, что сделает это, и он сделал, я уверена.
— Но она даже не закричала.
— Он сделал так, что ей и кричать не пришлось. Мы скоро удостоверимся в этом. Все, жди меня.
Она взяла саквояж и вышла из сторожки. Небо посерело, наступало утро, ветра не было, падал мелкий мокрый снег. Два БТРа она увидела издалека — сразу за деревьями на окраине опушки. Они стояли там, где Йохан и обещал их поставить. Больше никакой техники вокруг не наблюдалось, вообще все было тихо, разве что издалека доносились раскаты не утихавшего на канале боя. Значит, «Гогенштауфена» все еще нет. «Это хорошо, — подумала Маренн. — Мы все успели». Йохан сидел на БТРе. Рядом с ним она увидела Крамера и Шлетта.
Йохан обернулся, заметив Маренн, спрыгнул с БТРа, затушил сигарету.
— Я раньше думал, что фрау Ким — как доктор Виланд, только ампутации, наркозы, все такое. Женщина военный хирург, это вообще трудно представить. Но я знал, что в дивизии «Мертвая голова», куда она раньше все время ездила, от нее все в восторге. Когда я лечился после Харькова в госпитале, мне оберштурмбаннфюрер оттуда говорил, что из-за нее один мальчишка, унтершарфюрер, зеленый еще, чуть не застрелился. Он как-то ей пытался выразить симпатию, так она очень с ним холодно — ни-ни. Хорошо, что вовремя пистолет отобрали.
— И что было дальше?
— А дальше выяснилось, что это какой-то дружок ее сына, где-то вместе гуляли, выпивали, приехал парня этого навестить, успокоил, быстро познакомил с мамой, и я так понял, что потом они в ресторан ходили. Так что парень поехал долечиваться счастливый.
— Счастливый, что в ресторан сходил?
— Ну, я не знаю, чем там дело кончилось. Сначала ресторан… Парень-то на взводе от нее был, не думаю, что если она его один раз проигнорировала, так он и остыл сразу же. А ресторан — дело такое, шампанское, музыка…
— Это любопытно.
— Я, честно говоря, не поверил, когда он мне все это сказал. Говорю, она же хирург, они все сухари. А он мне: ты ее не знаешь, она такая… И, правда, я когда поближе с ней познакомился в Арденнах, то понял, что он был прав. Особенно в Аахене, в казино. Рядом с ней не заснешь.
— Рядом с ней даже доктор Виланд — это не то, что мы с тобой о нем думали.
Маренн подошла к машине.
— Ну, как там?
Йохан взял ее саквояж и передал Крамеру на БТР.
— Тяжело, — Маренн вздохнула. — Несчастные люди. Там девушка-санинструктор, пыталась их лечить, как лечат в советских госпиталях. Это произвело на меня впечатление. Ты спрашивал меня про английского лейтенанта? — она понизила голос. — А к каким славянкам ходил штандартенфюрер? — Маренн придержала его за рукав. — Как их звали? Чтоб мне тоже знать на всякий случай. Вот что значит мужчины, — вздохнула она. — Я даже не рассчитываю получить ответ. Надежды на вашу верность нет.
— Верность — наша честь, фрау Ким, — Йохан наклонился, заглядывая ей в лицо. — Ты забыла?
— Но это только не по отношению к женщине, — она расстегнула салоп. — Принеси мне мой мундир и шинель, пожалуйста, — попросила, показав на БТР, — там, в сторожке, все заснули, больше не от кого скрываться, а старик-хозяин против немцев ничего не имеет. Я замучилась в этой народной одежде. До чего же все это непрактично, даже ходить трудно. Шанель верно решила в свое время, что такой одежде место в музее, а не на современной женщине. — Шлетт передал мундир. — Что же касается верности, — продолжила она, застегивая пуговицы на кителе. — Она высока по отношению к фюреру, рейхсфюреру, рейху. Но только не по отношению к нам, женщинам. Я никогда не поверю в любовь мужчины, в том смысле, как в это обычно хочется верить женщинам, с верностью до гроба, — она надела шинель и вдруг закашлялась, опустив голову.
