Александр Дюма - Сальтеадор
— Вот видите, сеньоры! — воскликнул дон Рамиро. — Как же мне быть?
— Делайте то, что велит вам отвага и оскорбление, нанесенное вам, сеньор дон Рамиро, — отвечали, отходя, зрители, явно не желая дольше присутствовать при поединке.
— Неблагодарный! Негодяй! — неистовствовал дон Руис, занося палку над головой сына. — Неужели и твой соперник не может научить тебя, как должно сыну держать себя перед отцом?
— Ну нет, — отвечал дон Фернандо, — ибо мой соперник отступил из-за трусости, а трусость я не ставлю в число добродетелей.
— Тот, кто воображает и говорит, что я трус…
— Он лжет, дон Рамиро, — перебил старик, — трусом надо назвать меня, но никак не вас.
— Да скоро ли мы с этим покончим? — прорычал Фернандо (так он рычал, сражаясь с дикими зверями).
— В последний раз повторяю, негодяй, повинуйся, вложи шпагу в ножны! — воскликнул дон Руис с угрозой.
Было ясно: если дон Фернандо не послушается тотчас же, позора не избежать — палка опустится на его голову.
С молниеносной быстротой дон Фернандо оттолкнул дона Руиса и, сделав искусный выпад левой рукой, правой пронзил руку дона Рамиро, медлившего с защитой.
Дон Рамиро удержался на ногах, зато старик упал — такой сильный удар был нанесен ему прямо в лицо.
Зрители в ужасе вскрикнули, и было от чего: сын дал пощечину отцу!
— Расступитесь, расступитесь! — вскричал дон Фернандо и бросился поднимать цветы, лежавшие на земле. Он подобрал их и спрятал на груди.
— Да обрушатся на тебя небеса, нечестивец! — простонал дон Руис, приподнимаясь, — да, пусть не люди, а Небо покарает тебя, ибо ему принадлежит возмездие за оскорбление, нанесенное отцу.
— Смерть ему! Смерть ему! — в один голос крикнули дворяне. — Смерть нечестивому сыну, ударившему отца!
И все, выхватив шпаги, окружили дона Фернандо.
Раздался лязг — одна шпага отражала натиск целого десятка, а немного погодя Сальтеадор с горящими глазами и пеной на губах проскочил сквозь толпу, как загнанный вепрь проскакивает сквозь свору, неспособную его остановить.
Пробежав мимо дона Руиса, все еще лежавшего на земле, он окинул его взглядом, в котором было больше ненависти, чем раскаяния, свернул в одну из улочек, ведущих к Сакатину, и исчез.
XXVI
ПРОКЛЯТИЕ
Зрители, наблюдавшие эту сцену (причем каждый в конце концов как бы стал действующим лицом), словно застыли.
Только дон Рамиро, завернув окровавленную правую руку в плащ, приблизился к старику и протянул ему левую руку, сказав:
— Сеньор! Окажите мне честь, позвольте помочь вам подняться.
Дон Руис, опираясь на руку дона Рамиро, с трудом встал.
— О неблагодарный, бесчеловечный сын! — воскликнул он, поворачиваясь в ту сторону, куда скрылся дон Фернандо. — Да настигнет тебя кара Господня всюду, где бы ты ни скрывался, пусть рука твоя, оскорбившая мои седины и окровавившая лицо мое, не сможет оборонить тебя от этих чужих шпаг, поднявшихся на мою защиту. И пусть Бог, видя твое кощунство, отторгнет от тебя воздух, которым ты дышишь, землю, которая тебя носит, и свет, который тебе светит.
— Сеньор, — сказал почтительно один из дворян, приближаясь к нему, — вот ваша шляпа.
— Сеньор, — обратился к нему с таким же почтением второй, — не угодно ли, я застегну ваш плащ.
— А вот, сеньор, ваша палка, — произнес третий.
При этом слове дон Руис, казалось, вышел из оцепенения.
— Палка! — повторил он. — Зачем мне палка? Мне нужна шпага. О Сид, о Сид Кампеадор! Видишь, как все изменилось с тех пор, как ты отдал свою великую душу Богу. В твои времена сыны мстили за оскорбления, нанесенные их отцам чужими, ныне же, напротив, чужие мстят за оскорбления, нанесенные отцам сыновьями.
Потом, обратившись к кабальеро, подавшему ему палку, проговорил:
— Да, подайте мне ее, за оскорбление, нанесенное рукою, должно мстить палкой… этой самой палкой я и отомщу тебе, дон Фернандо… Но это только самообольщение! Как я смогу отомстить за себя ударом палки, ведь она мне служит не для защиты, а для опоры! Да как же я смогу отомстить за себя, ведь не догнать мне того, кого я преследую, и только по земле я смогу ударить палкой. Пусть при этом она молвит: «Земля, земля, разверзнись, дай старику, моему хозяину, войти в могилу!»
— Сеньор! Сеньор! Успокойтесь, — перебил кто-то, — вот ваша супруга донья Мерседес спешит сюда, а рядом с ней молодая девушка, прекрасная как ангел!
Дон Руис обернулся и бросил на донью Мерседес такой взгляд, что она остановилась и замерла, опираясь на руку доньи Флор, действительно прекрасной как ангел, но бледной как смерть.
— Что же случилось, господин мой, — спросила донья Мерседес, — что произошло?
— А произошло, сеньора, вот что, — крикнул дон Руис, будто появление жены вызвало у него новый приступ гнева, — ваш сын ударил меня по лицу! Произошло вот что: пролилась кровь от руки того, кто называет меня своим отцом, а когда я упал от сыновнего удара, помог мне подняться не он, а дон Рамиро. Поблагодарите же дона Рамиро, сеньора: он протянул руку вашему супругу, сбитому с ног вашим сыном.
— О, успокойтесь, пожалуйста, успокойтесь, сеньор, — умоляла донья Мерседес. — Взгляните, сколько людей вокруг нас.
— Пусть все подойдут! Пусть приблизятся! Ведь люди сбежались мне на помощь! Сюда, все сюда! — звал дон Руис. — Внемлите мне, пусть каждый услышит из моих собственных уст: я обесчещен, ибо получил пощечину. Так вот вы, мужчины, смотрите на меня и бойтесь иметь сыновей. А вы, женщины, смотрите на меня и бойтесь производить на свет детей, что в награду за двадцатипятилетние заботы, жертвы и страдания будут давать пощечины вашим мужьям! Я просил о правосудии у Всевышнего, теперь я требую правосудия от вас, но если вы не согласны, я буду требовать его у короля.
Толпа молчала, пораженная его несказанным отчаянием, и он воскликнул:
— Ах, вы тоже, вы тоже отказываете мне в правосудии!.. Ну что ж! Я взываю к королю дону Карлосу! Король дон Карлос, король дон Карлос, правосудия! Правосудия!
— Кто призывает короля дона Карлоса? — раздался чей-то голос. — Кто требует у него правосудия? Король здесь!
Толпа тут же расступилась, и все увидели молодого человека в простом костюме кабальеро — прищуренные глаза и бледное лицо были в тени, отбрасываемой широкими полями войлочной шляпы, а темный плащ скрывал его фигуру.
Вслед за ним шел верховный судья в такой же простой одежде.
— Король! — воскликнула толпа.
— Король! — прошептала, побледнев, Мерседес.
— Король! — повторил дон Руис с торжеством.
