Рафаэль Сабатини - МОРСКОЙ ЯСТРЕБ
На верхних нарах он увидел само воплощение женской красоты. Рассказы о женщинах, подобных той, что сидела перед ним, он слышал не раз, но видеть их собственными глазами ему не доводилось. Она была высока и стройна, как кипарис, кожа её отливала молочной белизной, глаза сияли, подобно тёмным сапфирам чистейшей воды, медно-золотые волосы горели на солнце. Её стан плотно обтягивало белое платье с низким вырезом, открывавшим шею безукоризненной красоты.
Асад повернулся к Али.
— Что за жемчужина попала в эту навозную кучу? Кто она? — спросил он.
— Это та женщина, которую наш господин Сакр аль-Бар привёз из Англии.
Паша вновь медленно перевёл взгляд на пленницу, и хоть той казалось, будто она уже утратила способность что-либо чувствовать, под этим пристальным оскорбительным взглядом щёки её залились краской. Румянец стёр с лица молодой женщины следы усталости, отчего красота её засияла ещё ярче.
— Привести её сюда, — коротко приказал паша.
Два негра схватили пленницу, и та, стремясь освободиться из их грубых рук, поспешила выйти, готовая с достоинством вынести всё, что бы её ни ожидало. Когда её уводили, сидевший рядом светловолосый молодой человек с измождённым, заросшим бородой лицом поднял голову и с тревогой посмотрел на свою спутницу. Он глухо застонал и подался вперёд, желая удержать её, но его руки тут же опустились под ударом хлыста.
Асад задумался. Не кто иной, как сама Фензиле уговорила его отправиться на базар и взглянуть на неверную, ради которой Сакр аль-Бар пошёл на немалый риск. Фензиле полагала, что Асад ад-Дин увидит доказательство неискренности предводителя корсаров. И что же? Он увидел эту женщину, но не обнаружил ни малейшего признака того, что, по утверждению Фензиле, должен был обнаружить. Впрочем, он ничего и не искал. Из чистого любопытства внял уговорам своей старшей жены. Однако теперь он забыл обо всём и предался созерцанию благородной красоты северянки, даже в горе и отчаянии обладавшей почти скульптурным совершенством.
Паша протянул руку, чтобы прикоснуться к руке пленницы, но та отдёрнула её, словно от огня.
Асад вздохнул:
— Поистине неисповедимы пути Аллаха, коль он позволил столь дивному плоду созреть на гнилом древе неверия!
— Вероятно, для того, чтобы какой-нибудь правоверный из дома Пророка мог сорвать его, — откликнулся Тсамани, хитро взглянув на пашу. Этот тонкий лицемер в совершенстве постиг искусство игры на настроениях своего господина. — Поистине, для Единого нет невозможного!
— Но не записано ли в Книге Книг, что дочери неверных заказаны сынам истинной веры?
И паша снова вздохнул.
Тсамани и на этот раз не растерялся: он прекрасно знал, какого ответа ждут от него:
— Аллах велик, и случившееся однажды вполне может случиться вновь, мой господин.
Паша одарил визиря благосклонным взглядом.
— Ты имеешь в виду Фензиле? Но тогда я по милости Аллаха стал орудием её прозрения.
— Вполне может статься, что тебе предначертано вновь свершить подобное, — прошептал коварный Тсамани, движимый более серьёзными соображениями, нежели просто желанием угодить владыке.
Между ним и Фензиле существовала давняя вражда: оба они ревновали Асада друг к другу. Влияние визиря на пашу значительно возросло бы, если бы Фензиле удалось устранить. Тсамани мечтал об этом, но опасался, что его мечта никогда не сбудется. Асад старел, и пламень, некогда ярко пылавший в нём, казалось, уже угас, оставив его нечувствительным к женским чарам. И вдруг здесь чудом оказалась женщина столь поразительной красоты, столь непохожая на всех, кто когда-либо услаждал взор паши, что чувства старика, словно по мановению волшебного жезла, вновь разгорелись молодым огнём.
— Она бела, как снега Атласа, сладостна, как финики Тафилалта, — нежно шептал Асад, пожирая пленницу горящими глазами.
Вдруг он посмотрел по сторонам и, распаляясь гневом, набросился на Тсамани:
— Тысячи глаз узрели её лицо без покрывала! — воскликнул он.
— Такое тоже случалось прежде, — ответил визирь.
Тсамани хотел продолжить, но неожиданно совсем рядом с ними раздался голос, обычно мягкий и музыкальный, а сейчас непривычно хриплый и резкий:
— Что это за женщина?
Паша и визирь вздрогнули и обернулись. Перед ними стояла Фензиле. Лицо её, как и подобает благочестивой мусульманке, скрывала густая чадра. Рядом с ней они увидели Марзака, а несколько поодаль — евнухов с носилками, в которых Фензиле втайне от Асада прибыла на базар. Около носилок стоял старший евнух Аюб аль-Самин.
Асад смерил Фензиле сердитым взглядом: он всё ещё гневался на неё и Марзака. Но не только этим объяснялось его неудовольствие. Наедине с Фензиле он кое-как терпел в ней недостаток должного уважения к своей особе, хоть и понимал недопустимость такого поведения. Но его гордость и достоинство не могли позволить ей вмешиваться в разговор и, забыв о приличиях, при всех задавать высокомерные вопросы. Прежде она никогда не осмеливалась на подобные выходки да и теперь не осмелилась бы, если бы внезапное волнение не заставило её забыть осторожность. Она заметила выражение лица, с каким Асад смотрел на прекрасную невольницу, и в ней проснулась не только ревность, но и самый настоящий страх. Её власть над Асадом таяла. Чтобы она окончательно исчезла, паше, который за последние годы едва ли удостоил взглядом хоть одну женщину, достаточно пожелать ввести в свой гарем новую жену.
Вот почему с дерзким бесстрашием, с отчаянной решимостью Фензиле предстала пред пашой. И пусть чадра скрывала лицо этой удивительной женщины — в каждом изгибе её фигуры сквозило высокомерие, в каждом жесте звучал вызов. На грозный вид Асада она не обратила никакого внимания.
— Если это та самая невольница, которую Сакр аль-Бар вывез из Англии, то слухи обманули меня, — заявила она. — Клянусь, чтобы привезти в Берберию эту желтолицую долговязую дочь погибели, вряд ли стоило совершать дальнее путешествие и подвергать опасности жизнь многих достойных мусульман.
Гнев Асада уступил место удивлению: паша не отличался прозорливостью.
— Желтолицую? Долговязую? — повторил он и, наконец поняв уловку Фензиле, ехидно усмехнулся. — Я уже замечал, что ты становишься туга на ухо, а теперь вижу, что и зрение изменяет тебе. Ты и впрямь стареешь.
И он так сердито посмотрел на Фензиле, что та съёжилась. Паша вплотную подошёл к Фензиле.
— Ты слишком долго царила в моём гареме, давая волю своим нечестивым франкским замашкам. — Он говорил тихо, и только стоявшие совсем близко услышали его гневные слова. — Пожалуй, пора исправить это.
