Алексей Пантелеев - Республика ШКИД (большой сборник)
Весь день шли — полями, лесами, дорогами, тропинками и межами. Заходили в деревни и на хутора, пили молоко, не щадя животов объедались хлебом, творогом, огурцами, салом, курятиной.
Постепенно компания беженцев таяла, рассеивалась. Почти в каждой деревне с кем-нибудь прощались, кто-нибудь уходил, отставал, сворачивал в сторону. Отстала московская красавица со своими близорукими девочками. Ушел на Гаврилов Ям розовощекий детина с дядькой Зиновьичем. Как-то незаметно исчез, растворился и Николай Александрович Романов.
"Наверно, за границу пробирается", — подумал Ленька, которому не хотелось так сразу расставаться со своей фантазией.
В деревне Быковке, уже под вечер, распрощались с Тиросидонской. Обнимаясь и целуясь с учительницей, Александра Сергеевна заплакала.
— Берегите нервы, дорогая, — сказала старуха, погладив ее по плечу. Они вам еще ой-ой как пригодятся!..
А Леньке она сказала:
— И ты тоже, Бетховен... Играй на чем хочешь — на бандурах, на балалайках, на барабанах, — только не на маминых нервах. Понял меня?
— Понял, — улыбнулся Ленька. И, увидев, что учительница протянула ему руку, как-то неожиданно для самого себя нагнулся и приложился губами к этой грубой, шершавой, не женской руке.
...Расставшись с учительницей, Александра Сергеевна заскучала. Без Нонны Иеронимовны стало совсем трудно. Нужно было действовать и решать все вопросы на свой страх и риск.
До Чельцова оставалось еще верст пятнадцать-шестнадцать. И — самое страшное для Александры Сергеевны — впереди лежала Волга, через которую опять предстояло переправляться на правый берег.
Время было позднее, темнело. И, подумав, Александра Сергеевна решила остаться в Быковке до утра.
Хозяин избы, где они остановились, весь вечер был чем-то озабочен. Поминутно он куда-то выходил, с кем-то шептался, выносил из сеней во двор что-то тяжелое. Когда Александра Сергеевна попросила у него разрешения остаться на ночлег, он крякнул, переглянулся с женой, почесал в затылке.
— А вы вообще кто будете? — спросил он.
— Я же вам говорила... Мы — беженцы из Ярославля. Пробираемся к себе в деревню — в Красносельскую волость.
— Тесно у нас. Неудобно вам будет.
— Нам много не надо. Мы привыкли ко всему, можем и на полу переспать в крайнем случае... Я, конечно, заплачу вам, — сказала Александра Сергеевна, открывая сумочку.
Хозяин еще раз взглянул на жену.
— В сарае, что ли? — сказала та.
— А что ж. Верно... В сенном сарае переспите?
— Конечно, переспим. Чего же лучше?
— Ладно... идемте, коли так, — сказал хозяин.
Он привел их куда-то на задворки, отодвинул какой-то деревянный засов, распахнул низенькую широкую дверку... Ленька помнит, как сильно ударил ему в лицо опьяняющий запах свежего сена, как приятно защекотало в носу, закружилась голова, сладко заклонило ко сну.
Александра Сергеевна осторожно переступила порог сарая.
— А змей у вас здесь нет? — робко спросила она.
Хозяин что-то пробормотал.
— Что? — переспросила Александра Сергеевна.
— Змей-то, я говорю, нет, — ответил с усмешкой хозяин.
— А что?
— Ложитесь... ладно... Дверь за вами затворить?
— Пожалуйста.
— Ну, спите... спокойной ночи.
Ленька слышал, как, закрывая дверь, хозяин выругался и вполголоса сказал:
— Эх, жисть проклятая!
Ленька протянул руку, наткнулся в темноте на что-то мягкое, колючее и, не сгибая ног, упал, повалился на душистую и хрустящую кучу.
— Ох, мама! — воскликнул он в восторге, зарываясь с головой в сено.
— Тише! — остановила его Александра Сергеевна.
— Мамочка... не бойся... ложись...
— Где ты?
— Я здесь. На руку.
— Действительно, здесь чудесно, — сказала она, вздыхая и укладываясь рядом. — Но ты знаешь, мальчик, у меня что-то ужасно тревожно на душе.
— Почему? — спросил Ленька, запихивая свой бидончик в изголовье и обкладывая его сеном. — Мама... клади голову... подушка, — пробормотал он, зевая. Все тело его сладко, истомно ныло. — Что... почему... тревожно? повторил он.
Александра Сергеевна что-то ответила, но ответа ее мальчик уже не слышал, — он спал.
...Спал он долго и крепко и только под утро стал видеть сны. Сначала ему снилось что-то хорошее: в зеленом, пронизанном солнцем лесу он ловит бабочек. Рядом с ним бегают девочки-близнецы, одна из них почему-то размахивает большим черным зонтом. Потом он очутился опять в Ярославле. Кто-то за ним гнался, он падал, проваливался куда-то и опять бежал, и опять его нагоняли. А вокруг стонало, ухало, грохало. Мчались по улице всадники, падал на голову мальчику фонарный столб, рушились белые монастырские стены...
Когда Ленька проснулся, он был уверен, что лежит в Ярославле, в гостиничном коридоре. Где-то за стеной слышались выстрелы, привычно попахивало дымом, и даже на одно мгновенье мальчику показалось, будто он слышит, как внизу, в гостиничном ресторане, смеются и поют мужские голоса.
Но тут он почувствовал, что мать крепко сжимает его плечо, и услышал у себя на затылке ее горячее дыхание.
— Боже мой... Боже мой! — шептала она. — Создатель!.. Царю небесный...
Он быстро повернулся, услышал, как захрустело под ним сено, открыл глаза и сразу вспомнил, где он. В узкие щели сарая сочился скупой синеватый предутренний свет. Где-то действительно стреляли. Откуда-то доносились голоса и пение.
— Мама... что? Что случилось? — забормотал Ленька.
— Молчи, — шепнула она, закрывая ему ладонью рот.
И тут он услышал, как у самых дверей сарая кто-то громко и спокойно сказал:
— А черт его знает, — куда! Россия велика...
Кто-то остановился у двери, заглянул в щелку.
— Чего там?
— Не видно.
— А ну, дай раза!..
Что-то стукнуло, упало. Потом что-то тяжелое, железное обрушилось на дощатую дверь. Хрястнула, надломившись, доска. Еще несколько тяжких ударов и половинка двери, повиснув на нижней петле, косо упала в сарай. Ленька подогнул ноги, съежился. Кто-то высокий шагнул, наступил на половинку двери, оборвал ее и заглянул в сарай:
— Тьфу!.. Мать честная!.. Сено...
— А ты что? — лениво откликнулся другой голос.
— Я думал, — курей нет ли.
— Да... жди... Курей небось, сволочи, всех в подпол заначили... А ну, пошли...
У Леньки болело плечо, так сильно сжимала его рука матери. Черная фигура с ружьем за спиной все еще маячила в просвете двери.
— Пошли, я говорю, — повторил тот же голос за дверью.
— Погоди, — усмехнулся первый, брякая чем-то в темноте, — мы им сейчас царский день устроим.
