Уилбур Смит - Божество пустыни
На небе горели бесчисленные звезды – за исключением участка прямо над моей головой, где мгновение назад я видел красный глаз Сета, смотревший прямо на меня. Теперь глаз закрылся.
Его скрывало маленькое темное облачко. Единственное облако на небе. Не больше моего кулака, но злобного бога Сета оно ослепило.
Потом я услышал голоса. Они доносились не со звездного неба, но из простого убежища, откуда я только что вышел.
– Где я? – послышался шепот Зараса. – И почему у меня так страшно болит живот?
Ему немедленно ответил голос, очень хорошо мне знакомый:
– Не пытайся встать, Зарас, глупый. Тебе надо лежать. Ты был тяжело ранен.
– Царевна Техути. Ты на моем ложе. – В голосе Зараса звучал ужас. – И без одежды. Если Таита это увидит, он убьет нас обоих.
– Не сегодня, Зарас, – заверил я, входя в убежище. Сердце мое пело. Я склонился к носилкам, на которых лежала пара. – Но в следующий раз я точно это сделаю.
Едва рассвело, я внимательно осмотрел Зараса. Кожа его остыла и была такой же, как моя рука. Яркое воспаление вокруг стежков, которыми я стянул рану на животе, побледнело. Я принюхался к шву: гнилью не пахло.
Зараса мучила жажда, и Техути принесла ему большую чашку воды. Он выпил и попросил еще. Я приободрился. Это определенно означало, что он выздоровеет. Но одновременно это напоминало, что мехи с водой почти опустели и что ближайший источник – в пещере, где мы оставили Бекату и часть отряда. Нужно было немедленно возвращаться.
Хотя Зарас утверждал, что может идти или по крайней мере ехать на верблюде, я не обратил внимания на его слова и придумал и собрал для него носилки-волокушу. Волокуша состояла из двух длинных палок с натянутыми между ними попонами. Палки я прикрепил к седлу верблюда с обеих сторон, так что концы их тащились по земле за животным. На эти носилки мы уложили Зараса.
Техути настояла на том, что поедет на этом верблюде. Она сидела задом наперед, чтобы смотреть на Зараса. Когда поверхность была неровной или скалистой, она спрыгивала, забиралась в носилки и обнимала Зараса, не давая ему слишком сильно раскачиваться.
Всю дорогу она хлопотала над Зарасом и беззастенчиво командовала им. Он возражал, однако я видел, что ее внимание ему нравится.
На третий день он настоял на том, чтобы выбраться из носилок и немного пройти пешком; он шел согнувшись, шаркая ногами, как старик. Одной рукой при этом он цеплялся за носилки. Техути держала его за вторую руку, помогая сохранять равновесие и подбадривая. Она болтала с ним, глупо шутила и называла его умницей. Когда она смешила Зараса, он хватался рукой за живот от боли, но это не мешало ему веселиться.
Когда мы сделали привал, я с тревогой осмотрел швы Зараса и обрадовался, увидев, что они не разошлись. Я дал ему последнюю порцию красного шеппена, сохранившуюся во флаконе, и он спал, как ребенок.
К следующему дню он немного окреп и шел дольше и быстрее. Я знал, что общество Техути для него полезней моего, поэтому перебрался в голову каравана. И хотя находился далеко, мог следить за их разговорами.
Они даже не подозревали о моем умении читать по губам. И разговаривали без стеснения. Некоторые их шутки были слишком грубы и непристойны для молодой женщины столь высокого происхождения. Но я позволял парочке наслаждаться моментом, ведь никто из нас не знал, когда выдастся следующий такой.
Один их разговор я помню по сей день, хотя они думали, что они единственные его участники.
Скорость нашего продвижения определяло состояние Зараса, поэтому обратно к источнику в пещере Майя мы двигались гораздо медленнее, чем когда гнались за Шакалом и его шайкой. На пятый день мы еще не достигли цели. Я послал вперед за водой пять резвых верблюдов, но они еще не вернулись. Мехи с водой почти опустели, и оставалось очень мало еды. Пришлось сократить дневной паек до трех чашек воды и половины ломтя черствого хлеба на человека. Естественно, эти ограничения не касались царевны. У нее было право есть и пить из наших сокращающихся запасов сколько угодно. Кое-что я держал исключительно для нее: полголовы сыра и даже немного соленой сушеной говядины. Однако, как я ни настаивал, она отказывалась пользоваться моей щедростью и ела не больше остальных.
Вечером на четвертый день я заметил, как она сунула в складки одежды кусок сухого сыра и кусок мяса и попыталась уговорить Зараса их съесть.
– Ты ранен, Зарас. Тебе надо набираться сил.
– Я простой воин, царевна, – возразил он. – Ты слишком снисходительна ко мне. Благодарю за доброту, но я не голоден.
– Храбрый Зарас. – Она говорила так тихо и застенчиво, что я с трудом читал по ее губам. – Ты спас мне жизнь, при этом едва не пожертвовав своей. Я бы с радостью отдала тебе все, что захочешь.
И если слова еще позволяли сомневаться, то выражение ее лица было совершенно недвусмысленным.
Сердце мое стремилось к ним. Прекрасно было наблюдать за их расцветающей любовью. Но я лучше всех знал, что очень скоро эту любовь раздавит долг.
Наконец мы добрались до полосатой скалы над пещерой Майя, и ждавшие нас люди высыпали навстречу. С криками радости они окружили нас и падали к ногам царевны Техути. Потом подняли ее на руки и отнесли туда, где ее ждала сестра Беката с вельможей Ремремом и военачальником Гуи.
Мы пировали три вечера подряд. Закололи трех молодых верблюдов и жарили их нежное мясо на пятидесяти кострах. Каждый вечер царевна Техути приказала открыть пятнадцать больших сосудов с пивом и распределить среди людей. Я считал это излишней роскошью, но смолчал и сам выпил одну или две чашки. Впрочем, больше внимания я уделял менее обильным приношениям вина из дворцовых погребов фараона. И оправдывал себя мыслью о том, что оценить этот нектар неграмотные воины не в состоянии.
Придворные музыканты играли для нас, лицедеи плясали и пели у костров, пока не сядет луна. Потом царевны стали уговаривать меня спеть, и я позвал на помощь Зараса. Когда была возможность, я обучал его. И сумел придать его природной способности блеск и выразительность, уступающие только моим. Когда мы пели на два голоса, слушатели не смели вдохнуть, чтобы не пропустить ни ноты.
Я лег спать довольный собой. И очень скоро уснул. Я редко сплю крепко. Мой мозг слишком деятелен и насторожен для такого снисхождения.
Проснулся я в полной уверенности, что кто-то украдкой вошел в мой шатер и в кромешной темноте стоит над моим ложем. Я слышал его дыхание и понимал, что, если ему удалось проскользнуть мимо стражи у входа в «покои» царевен, намерения у него недобрые и он представляет собой серьезную опасность.
По-прежнему мерно дыша, не издавая ни звука, я потянулся к кинжалу, который всегда висит в особых ножнах у моего изголовья.
