Морис Дрюон - Узница Шато-Гайара
– Опять он! Этот Портфрюи – подлинное бедствие! – воскликнул Гуччо. – Ничего, я до него доберусь. Я уже раз сумел обуздать этого ворюгу.
– Мессир Гуччо... – произнес представитель нофльского отделения, желая образумить расходившегося юношу.
Но Гуччо был уже за дверью и вскочил на коня. Такой ненависти, которая кипела сейчас в его груди, он еще никогда не испытывал.
Мари де Крессэ умирала с голоду, и этого было достаточно, чтобы Гуччо перешел на сторону неимущих и страждущих: уже из одного этого явствовало, что на сей раз он любил по-настоящему.
Он, ломбардец, банкирский выкормыш, твердо встал на защиту бедствующих. Теперь он вдруг заметил, что даже стены домов дышат смертью. Он был всей душой с этими несчастными, которые, еле передвигая ноги, брели за гробом своих близких, с этими обтянутыми кожей живыми скелетами, глядевшими боязливо вокруг, как затравленные звери.
С каким наслаждением он вонзит свой кинжал в брюхо Портфрюи. Гуччо твердо решил расправиться с прево. Он отомстит за Мари, отомстит за эту несчастную провинцию и выступит как поборник справедливости. Его, конечно, тут же арестуют; но Гуччо хотел этого, хотел, чтобы дело приняло самую широкую огласку. Дядя Толомеи сумеет перевернуть землю и небо, бросится за помощью к мессиру Бувиллю и его высочеству Валуа. Судить Гуччо будут в Париже и, конечно, в присутствии самого короля. И тогда-то Гуччо воскликнет: «Государь, вот почему я убил вашего прево...»
Однако ровный галоп коня, проскакавшего не менее полутора лье, несколько успокоил разгоряченное воображение Гуччо. «Помни, сынок, что мертвец не платит процентов», – любил повторять банкир Толомеи. И к тому же каждый силен только в том виде оружия, к которому привык. И хотя Гуччо, как истый тосканец, недурно владел кинжалом, вряд ли он особенно отличился бы в рукопашной схватке.
Приближаясь к Монфор-л'Амори, Гуччо перевел коня на шаг, собрал свое хладнокровие и только после этого подъехал к воротам дома, где обитал прево. Так как при появлении незнакомца стражник не выказал особого почтения, Гуччо вытащил из кармана плаща охранный лист, скрепленный личной печатью короля, – эту грамоту выпросил у Карла Валуа для представительства банкир Толомеи, когда его юного племянника направили с почетной миссией в Италию.
Составлена была грамота в достаточно общих выражениях: «Повелеваю всем моим бальи, сенешалям и прево оказывать всяческое содействие и помощь...», и поэтому Гуччо рассчитывал пользоваться ею еще долгое время.
– Служба короля! – заявил Гуччо.
При виде личной королевской печати стражник сразу же засуетился и любезно открыл ворота.
– Вели засыпать овса моему коню, – приказал Гуччо.
Если нам удалось однажды взять верх над каким-нибудь человеком, то он и впредь, если случай сведет нас с ним вторично, заранее признает себя побежденным. Пусть даже он пытается поначалу сопротивляться, все равно ничто не поможет, ибо воды реки неизменно текут все в одном и том же направлении. Именно так сложились отношения между мэтром Портфрюи и Гуччо.
Тряся своими студнеобразными мясами, явно встревоженный, прево двинулся навстречу гостю.
Первые строчки грамоты: «Повелеваю всем моим бальи...» – повергли его в еще большую тревогу. Какими такими полномочиями наделен сей юный ломбардец? Явился ли он с целью ревизии, дознаний? В свое время Филипп Красивый рассылал по провинциям тайных соглядатаев, которые, для видимости занимаясь каким-нибудь вовсе невинным делом, под рукой составляли донесения, а там, глядишь, чья-нибудь голова валилась с плеч, навсегда захлопывались за человеком тюремные ворота...
– А-а, мессир Портфрюи! Первым долгом хочу поставить вас в известность, – начал Гуччо, – что я не довел до сведения вышестоящих лиц дело о наследстве семейства Крессэ, благодаря каковому в прошлом году имел счастье познакомиться с вами. Я полагал, что тут произошла ошибка. Надеюсь, это вас успокоит?
Нечего сказать, успокоил Гуччо беднягу прево! Да ведь эти слова прямо означали: «Помните, что я поймал вас за руку в момент совершения злоупотребления и при первом же случае, буде на то мое желание, могу вывести вас на чистую воду».
Круглое, лунообразное лицо Портфрюи заметно побледнело, и только его знаменитая бородавка на лбу по-прежнему напоминала цветом перезрелую клубнику. Белки его маленьких глаз отливали желтизной. Должно быть, у него печень была не в порядке.
– Я вам очень признателен, мессир Бальони, за ваше доброе обо мне мнение, – пробормотал он. – И впрямь вышла ошибка. Впрочем, я велел подчистить счет.
– Стало быть, счет нуждался в подчистке? – ехидно спросил Гуччо.
Тут только Портфрюи понял, какую сморозил глупость, и притом опасную глупость. Положительно, этот юный ломбардец всякий раз сбивал его с толку.
– А я как раз собирался отобедать, – сказал он, желая поскорее переменить тему разговора. – Надеюсь, вы окажете мне честь разделить со мной трапезу...
Он явно заискивал перед гостем. Чувство достоинства требовало, чтобы Гуччо отказался от предложения. Но хитрость подсказывала, что нужно согласиться: нигде так не открывает себя человек, как за столом. К тому же у Гуччо с утра во рту маковой росинки не было, а путь он проделал немалый. Поэтому юный ломбардец, отбывший из Нофля с твердым намерением уложить на месте негодяя прево, очутился с ним за столом, в удобном кресле, и если он вытащил из ножен свой кинжал, то лишь затем, чтобы отрезать себе добрый кусок молочного поросенка, в меру поджаренного и плававшего в золотистой, аппетитной подливе.
Обжорство прево, окруженного голодающими, казалось поистине чудовищным. «Подумать только, только подумать, – твердил про себя Гуччо, – я приехал сюда с целью накормить Мари, а вместо того сижу с этим Портфрюи и уплетаю за обе щеки!» Каждый глоток лишь усиливал ненависть гостя к хозяину, а тот, надеясь окончательно ублаготворить Гуччо, приказал подавать самые изысканные кушанья и самые редкие вина. Прихлебывая из стакана, Гуччо мстительно думал: «Ты, боров несчастный, за все мне заплатишь! Будь спокоен, вздернут тебя при моем содействии на виселицу». Никогда еще трапеза, во время которой гость вкушал пищу с отменным аппетитом, не сулила радушному хозяину столь многих бед. Гуччо при каждом удобном и неудобном случае старался поставить Портфрюи в неловкое положение.
– Я слышал, что вы, мэтр Портфрюи, приобрели соколов? – вдруг в упор спросил он. – Значит, вы имеете право охотиться наравне с сеньорами?
Прево чуть было не поперхнулся вином.
– Я езжу на охоту с местными сеньорами, когда они изволят меня пригласить, – живо ответил он.
И, желая вновь перевести разговор на менее скользкую тему, он сказал, лишь бы что-нибудь сказать:
