Роже Нимье - Влюбленный дАртаньян или пятнадцать лет спустя
19 мая, едва забрезжил рассвет, герцог Энгиенский, не протерев еще глаза, уже выяснил, что лес, примыкавший к его левому крылу, кишит от проникших туда мушкетеров врага.
Раздосадованный этой порцией испанского шоколаду, преподнесенного ему в горячем виде, да еще в столь ранний час, он предложил отвести войска подальше с тем, чтоб схватиться где-нибудь в другом месте. Внезапно тот самый дворянин с бледным лицом, которого мы видели еще накануне, очутился в палатке генералиссимуса.
— Это вы, граф? У меня не ладится дело. Испанцы появились слишком рано, вы — слишком поздно. Мне достаются в утешение лишь фиги.
И он протянул незнакомцу блюдо с фруктами.
— Простите мне, военному человеку, его утренние привычки, монсеньер.
— Да, вижу… Вы поднялись в такую рань, а я все еще потягиваюсь в постели.
— Я только прогулялся по лесу.
— Вы сказали по лесу?
— Совершенно верно, монсеньер.
— И вы можете поклясться, что гуляли там сегодня утром?
Незнакомец улыбнулся улыбкой, в которой была неколебимая уверенность француза.
— Прогулка не стоит клятвы, монсеньер.
И он смахнул два-три стебелька, налипших на сапоги.
— Но, господа, — обратился герцог к офицерам своей свиты, — не вы ли уверяли меня, что этот лес захвачен врагом? Никто не желает давать пояснений? Я вижу, меня разбудили с тем, чтобы обмануть.
Тогда один из офицеров, судя по срывающемуся голосу человек молодой и кавалерист, если учесть, как он разбивал на скачущие слоги каждое произносимое им слово, попытался отвести подозрение:
— Монсеньер! По нашим сведениям испанцы проникли туда в четыре часа утра.
— Значит, следовало меня разбудить.
— Да, следовало…
— Ну так в чем же дело?
— Господин де Шантальбажак, — вмешался в разговор дворянин с бледным лицом, — хочет сказать, что была возможность прогнать неприятеля, но не было возможности разбудить вас.
Герцог Энгиенский кусал свои полные губы.
— Это качество присуще монсеньеру, как Александру Великому, ему спалось слаще всего накануне победы. Истинные герои побеждают, потягиваясь в постели.
Отказаться от такого сравнения было трудновато.
— Но вы, граф, раз вы поднялись в такую рань, расскажите нам про этот лес.
— О… я слышал всего лишь как что-то свистнуло мимо уха.
— Вот как! Пули из мушкета?
— Змеи или пули, сам точно не знаю.
— И чем же вы ответили этим змеям?
— Поскольку меня сопровождал отряд превосходных кавалеристов… Я думаю, вы представляете себе, монсеньер, что такое лес?
— Продолжайте вашу мысль.
— Лес все равно, что женщина.
— Что вы имеете в виду?
— Его нужно прочесать. Лучше всего с помощью кавалерии.
— И что запуталось в волосах?
— Бог мой… Там были люди, которые тоже гуляли. Вполне простительная вольность.
— Простительная?..
— Ночами в Кастилии так жарко.
— Вы полагаете, это единственная причина для прогулок?
— Мне кажется, этим визитерам следовало объяснить, что они недостаточно знают местность. Догадавшись, что они заблудились, я указал им дорогу к реке.
— И они ваш совет приняли?
— Одна треть воздержалась. Они предпочли умереть, но отказались от холодного купанья.
— Треть? Но ведь это похоже на бойню, граф?
— Было бы безнравственно, монсеньер, препятствовать испанцам быть, испанцами и не проявить своего темперамента.
Воцарилось молчание. Герцог Энгиенский посмотрел на дворянина с бледным лицом, затем на своих.офицеров. Улыбка мелькнула на его губах, но он тут же поспешил стереть ее с лица.
— По коням, господа! По коням! Покажем тем, кто умеет рано вставать, что мы тоже кое-чего стоим.
Часом позже левое крыло испанской армии было отброшено назад. В ту же самую минуту из леса, уже прочесанного ранним утром, выступила пехота Гассиона.
Жан де Гассион был великолепным воином. Несколько лет спустя, будучи уже маршалом Франции, он завершил свой жизненный путь. А начал он в 1625 году простым солдатом в роте пьемонтского принца.
В те времена начинали с солдата, чтоб сделаться военачальником, что несравненно лучше, чем учиться военному ремеслу, став предварительно генералом.
Взятый в тиски герцогом Энгиенским и Гассионом, Альбукерк отступил. Его ряды смешались, все связи нарушились.
На другом фланге армии положение было прямо противоположное.
На этот раз маршал де Пелиссар командовал войсками лично. Но если неизвестный дворянин вышел на прогулку еще с рассветом, если герцога Энгиенского удалось все-таки вытянуть из постели, то этот великий воин никак не мог стряхнуть с себя сон ранее, чем в полдень или хотя бы в одиннадцать часов.
Причина была простая: умственные интересы маршала были столь обширны и разнообразны, что сосредоточиться сразу на чем-то одном было ему не под силу. Кроме того, предписаннная знаменитому пациенту диета предполагала регулярное употребление ночью целебного напитка из подогретого вина, испанского лимона и корицы. Маршал неукоснительно придерживался предписаний до рассвета, после чего можно было уже положиться на трезвую ясность мысли.
Но между мучительной ночью и безмятежным днем необходима была пауза, и эта пауза заполнялась сном.
Утром 19 мая было решено дознаться, каковы будут приказы этого величайшего из всех военачальников, которых знавала когда-либо Франция до появления Гувьона Сен-Сира.
Поручение было дано старому служаке-немцу капитану Пифткину, которого христианнейший маршал ценил за суровость языка и пламень его дыхания.
— Косподин маршал, — осведомился капитан Пифткин, — гавалерию можно ли бускать?
Ответом на этот похожий на конское ржание вопрос было урчание с постели. Но если Паскаль улавливал целую гамму оттенков в покашливании Пелиссона, то адъютант Пифткин желал уловить либо да, либо нет.
Ему показалось, что он извлек из этого знак согласия.
— Так значит мошно идти в атагу? Легкий посвист послужил ему одобрением.
— В атагу всей гавалерией?
От адского храпа содрогнулась палатка.
Капитан Пифткин отвесил поклон. Свидетель неприязненной выходки маршала накануне, он надеялся заслужить в этот вечер честь разделить яйцо всмятку со своим предводителем.
В результате вся кавалерия левого крыла бросилась очертя голову в атаку. Достигнув испанских позиций, лошади брызгали пеной. Задыхаясь от непомерной гонки, рассеявшись по причине спешки, кавалерия немного помедлила, затем отпрянула и столкнулась с французской пехотой, которая тоже перешла в наступление.
Пехотой командовал Ла Ферте-Сенектер. Но он, несмотря на замешательство в рядах своих воинов и невзирая на удары испанцев, вовсе не желал отступать. То и дело избегая смерти, он метался в гуще схватки, как простой солдат.
