Валерий Евтушенко - Легенда о гетмане. Том I
— О, моя Махновка, — повторял он, горестно ломая руки. — Я разорен, как Бог свят, разорен, по миру пустили проклятые хлопы.
В то время Тышкевич уже был не молод, но держался бодро и, вряд ли кто, глядя на него мог предположить, что осталось жить воеводе на этом свете меньше года…
Вишневецкий, слушая причитания Тышкевича, с едва скрываемым презрением смотрел в обрюзглое лицо воеводы киевского. С его языка уже готовы были сорваться нелестные для того слова, но вспомнив о сединах и о прежних заслугах Тышкевича, он сдержался.
— Не один пан потерпел от хлопов, — ограничился князь лаконичным замечанием. — Я вот тоже все у себя на левом берегу бросил и два месяца со своими хоругвями мотаюсь в походе, даже спим в седлах на ходу, Время не о своих имениях думать, а судьбах Отечества.
— О, да, — воскликнул Тышкевич, — доблесть пана и его рыцарей известна всей Речи Посполитой, но далеко не каждый может похвастать такой же выносливостью. Мы тут у себя привыкли к спокойной жизни и вот на тебе.
Он сокрушенно покачал облысевшей головой.
— Ладно, — сменил тему Вишневецкий, — так пан присоединяется ко мне?
— Собственно, другого варианта я и не вижу, — немного подумав, ответил киевский воевода. — Мне все равно надо в Варшаву, тороплюсь попасть на вальный сейм по выборам короля.
— А как там, кстати, обстоят дела, — оживился Вишневецкий, — мы тут давно не получали известий о том, что происходит в Варшаве.
— Как, верно, пан знает, — сказал Тышкевич, отдуваясь и подкручивая ус, — королевич Карл всерьез кандидатом на престол не рассматривается. Между нами говоря, никакими особыми достоинствами он, как и его старший брат, покойный король Владислав, царство ему небесное, не отличается.
Иеремия, соглашаясь, кивнул головой. Он, как и большинство польских магнатов, к усопшему королю относился без всякого уважения, не признавая за ним ни качеств государственного деятеля, ни полководческого таланта. Еще меньше почтения он испытывал к меланхоличному королевичу Карлу, который вообще интереса к государственным делам не проявлял. Он с детских лет рос тихим и болезненным ребенком, далеким от воинских забав и, тем более, от участия в государственных делах своего отца и старшего брата.
— Так вот, — продолжал, между тем, воевода киевский. — серьезная борьба за престол предвидится между партиями Яна Казимира и Юрия Ракочи. Мне из надежных источников известно, что у семиградского князя есть довольно высокие шансы взойти на польский трон. А вот я думаю…
Вишневецкий погрузился в размышления, вполуха слушая рассуждения Тышкевича. Ян Казимир, кардинал и активный функционер ордена иезуитов пользовался поддержкой не только среди большей части магнатов Речи Посполитой, но и у Ватикана. Однако, часть польских аристократов уже давно разочаровалась в династии Ваза и вполне могла отдать голоса за семиградского князь, памятуя славную эпоху Батория. Для многих магнатов Ракочи был привлекателен еще и тем, что, будучи чужим в Речи Посполитой, не имел возможности усилить королевскую власть. Самому воеводе русскому было безразлично, кто из двух претендентов станет королем, но важно было не ошибиться за кого отдать свой голос, так как честолюбивый князь вынашивал надежду заполучить булаву коронного гетмана. Откровенно говоря, он стремился к этой булаве еще после смерти Конецпольского, но тогда сейм предпочел передать ее в руки Потоцкого, пусть менее талантливого полководца, чем князь, зато более предсказуемого и легче управляемого. Несмотря на его воинскую доблесть, знатность и богатство, Вишневецкого не любили за его заносчивость, высокомерие и кичливость, которые казались чрезмерными даже для таких же высокомерных и заносчивых польских аристократов. Поэтому и в сенате, членом которого он являлся, и на сеймах, при обсуждении кандидатур на занятие высших государственных должностей, отдавалось предпочтение другим, что больно ранило самолюбие тщеславного магната.
— Но в этот раз, — размышлял Иеремия, — они просто вынуждены будут отдать мне гетманскую булаву. Потоцкий и Конецпольский в плену, других серьезных соперников у меня нет. Надо только сейчас быть поближе к Варшаве. Вот разделаюсь с Кривоносом и сразу туда.
Однако пока что Кривонос сам преследовал князя по пятам, не давая ему времени даже для краткого отдыха. Передовые казацкие отряды постоянно маячили на горизонте, заставляя Вишневецкого непрерывно отступать все дальше к границам Малой Польши. Правда, вскоре к нему присоединился князь Корецкий со своими надворными командами, несколько других знатных шляхтичей и, наконец, у самого Заславля — князь Острожский, он же Доминик Заславский. Это был опытный воин, хотя и несколько тучный — князь любил хорошо покушать и славился чревоугодием далеко за пределами своих владений. Таким образом, под общим командованием воеводы русского оказалось более 12 тысяч солдат и он, наконец, решился дать бой Кривоносу.
Не доходя несколько верст до Заславля, князь остановился и приступил к оборудованию лагеря. В течение короткого времени были вырыты рвы, насыпаны валы, в предполье были возведены шанцы и окопы. Избранная позиция была выбрана со знанием военного дела, так как прикрывала Заславль и в какой-то мере Староконстантинов — исконные вотчины князей Заславских, позволяя, при необходимости, отступить в один из этих городов и укрыться за его стенами. Не было проблем и провиантом, так как необходимы продукты и фураж беспрерывно поступал из владений Заславского.
Кривонос не стал с ходу атаковать укрепленный лагерь Вишневецкого, на что тот втайне рассчитывал, а, остановившись в полутора верстах от него, приступил к оборудованию своего табора. Казаки, установив возы, как обычно в каре, сковывали их цепями, насыпали шанцы, рыли окопы.
Утром 27 июля обе стороны изготовились к битве. Хоругви князя Вишневецкого выстроились в предполье перед шанцами. Закаленные в сотнях сражений воины безмолвно сидели, как влитые, в седлах, лишь грозно покачивались крылья за спиной гусар, да слегка волновалась линия лекгоконной кавалерии. Вишневецкий, Тышкевич, Корецкий и Доминик Заславский находились немного впереди остального войска в окружении немногочисленной свиты.
Крестьянские полки Яцкевича и Романенко, недавно произведенных в полковники Кривоносом, плотными колоннами стали выдвигаться из табора. Не все из тех, кто присоединился к Кривоносу, имели оружие, у многих были только косы, вилы да топоры. Казацкий предводитель решил первыми пустить их в бой, стремясь сохранить в целости свои регулярные части. Он не надеялся на то, что вчерашние гречкосеи возьмут укрепленный польский лагерь штурмом, но рассчитывал, что, когда они обратятся в бегство, то преследующая их кавалерия попадется в подготовленную ей ловушку… Возглавил атакующие колонны он сам, двигаясь некоторое время впереди них на своем вороном жеребце. Когда до противника оставалось еще с полверсты, Кривонос передвинулся в задние ряды, предоставив возможность полковникам самим командовать наступлением, а затем и вовсе возвратился в табор. Отсюда он стал наблюдать за продвижением своих передовых полков, ожидая, что, как и под Махновкой, Иеремия бросит против них панцирных гусар, поддержанных драгунскими хоругвями.
