Михаил Шевердин - Санджар Непобедимый
— Ну как?
— Хорошо, хорошо, — закричали наперебой дехкане.
— Ну, какой лучше пашет? Ваш, эмирский или наш, советский, а?
— Ваш лучше, — сказал за всех Нурутдин и заплакал.
Переглянувшись с Джалаловым, Кошуба спросил:
— Что с тобой? Почему слезы у мужчины?
— Господин начальник, после сладкого не хочется горького. Вы уедете сейчас и увезете с собой это чудо мира, а я опять останусь со своей палкой ковырять пашню.
Кошуба, обращаясь к собравшимся дехканам, сказал:
— Плуг отдаем вам. Только будете владеть им сообща. Понятно? Пахать будете вместе, хошаром, товариществом обрабатывать землю, — и, обведя всех взглядом, поманил пальцем приземистого бородача: — Ты кто?
— Саметдин я.
— Богат?
В толпе хихикнули.
— Ну?
За Саметдина ответили:
— У него всего и скотины — старый кобель, да и тот запаршивел. Батрак наш Саметдин.
— А земля есть?
— Немного есть.
— Будешь распоряжаться плугом. Дает его вам, дехкане, Советская власть, под ответственность Саметдина. Владейте им сообща.
Кошуба уже повернулся, чтобы уйти, когда к нему под ноги метнулся Нурулла и завопил:
— Благодарите благодетеля! Кланяйтесь, целуйте прах его следов.
Выражение жалости и досады в то же время появилось на лице Кошубы. Он решительно поднял дехканина и потряс его энергично:
— Хватит пресмыкаться, дорогой! Мы, большевики, не благодетели. И потому не допустим, чтобы дехкане перед нами ползали в пыли. Встань, друг, расправь шире плечи, подними выше голову. Ты не раб, ты человек! Мы хотим, чтобы народ своими руками, своими усилиями сбросил со своей шеи всех паразитов и, выбравшись из нищеты и бесправия, построил по слову Ленина свое счастье и счастье своих детей.
Он резко отстранил восторженно шумевших дехкан и направился к арбам.
— По коням! — гремел через минуту его голос над сонным станом.
Двинулись дальше.
И вдруг по всему каравану разнеслась весть, что на юго–западе появился огромный столб пыли.
Вдоль обоза деловито засновали на своих мохнатых лошадях красноармейцы; лица их были серьезны и озабочены.
Кто–то утверждал, что столб пыли — это басмаческая шайка, которая сейчас нападет на караван; говорили, что за экспедицией гонится сам Кудрат–бий с тысячным отрядом. Произносилось также имя Санджара с самыми нелестными эпитетами.
Все взоры были обращены на юго–запад.
Кошуба выехал на холм и долго смотрел в бинокль.
Столб пыли приближался. По–видимому, большой отряд всадников настигал караван.
Кавалеристы постепенно стягивались к концу обоза. Туда же провезли пулемет.
Сквозь скрип колес донесся топот копыт и властный голос Кошубы:
— Байсун! Приготовиться к спуску.
Караван добрался до высшей точки перевала.
Внизу, в манящей долине, под гигантским кирпично–красным обрывом, лежал оазис, изобилующий водой и цветущими садами — Байсун. Доносилось мычание коров, блеяние овец. Пастухи гнали по склонам гор и кишлачным дорогам мирные стада; над глиняными домиками, казавшимися такими близкими, а в действительности отрезанными от каравана глубочайшим провалом, вились голубые дымки. Горожане готовились к вечернему отдыху. Над мирным городом высилась колоссальной громадой вершина Байсунтау, покрытая подрумяненной вечерним солнцем шапкой снегов.
Экспедиция была у цели. Тягостный путь через бесплодный перевал закончился. Но ошибались те, кто думал, что караван уже прибыл в Байсун. Спуск с обрыва продолжался более трех часов. А лошади еще днем выбились из сил, и люди едва держались на ногах от жажды и усталости.
Местами дорога делала головоломные петли над пропастью. У лошадей дрожали ноги, спины покрывались испариной.
Красная пыль оседала толстым слоем на руках, одежде, набивалась в рот, ноздри, слепила глаза арбакешей, спускавших на своих плечах шаг за шагом арбы, тормозивших колеса своими руками.
Промелькнули короткие сумерки; горы, долины, дорога почти мгновенно погрузились в полную темноту. На взрытых, угловатых стенах обрыва заплясали пятна малинового света. То по приказу Кошубы на особо опасных поворотах и в местах, где дорога была размыта весенними ливнями, зажгли костры из сухой колючки. Сам Ко–шуба со своими бойцами остался наверху, прикрывать спуск.
Проходя мимо одного из костров, Джалалов не удержался и толкнул в бок Медведя, сгибавшегося под тяжестью фотографического аппарата.
— Чего тебе?
— Смотрите, — вполголоса сказал Джалалов.
Около костра сидели двое — мужчина и женщина.
Мужчина ломал валежник и подбрасывал в огонь. Женщина, зябко кутаясь в шаль, близко наклонилась к мужчине и что–то негромко говорила. Из–за дыма костра певучий голос спросил:
— Много еще арб осталось? Голос принадлежал Саодат.
Когда огонь костра скрылся за поворотом, Медведь язвительно спросил:
— Неужто надо человеку дыры в боку делать? Ты чего дерешься? Вот разбил бы аппарат.
— А вы видели, кто был с ней?
— Меня это не интересует.
— Она разжигала костер вместе… с Санджаром.
Внизу, у переправы через ручей, сидел Николай Николаевич. С величайшей добросовестностью выполняя приказ Кошубы, он развел гигантский костер.
— Друзья, ко мне, греться! Вода — что нарзан, еще лучше.
Джалалов и Медведь с удовольствием приняли гостеприимное предложение. К ночи стало так холодно, что зуб на зуб не попадал, а сегодняшний дневной зной вспоминался, как нечто очень приятное.
— Чертовски устал, — проговорил Медведь, — ну и дорожка!..
— Да, пути–дороженьки… — лениво проворчал Николай Николаевич. — Сколько эта дорога существует?
— Наверное, тысяч пять лет уже. Недаром ее называют Дорогой царей. А все, как и при царе Горохе, через пень–колоду тащутся по ней путники, ломают ноги кони, разваливаются арбы… Представляю себе эту дорогу в будущем. Вместо дымных наших костров сияющие электрические фонари, прожекторы, вместо колдобин и ухабов — гладкое, как стекло, полотно гудрона, асфальт, вместо колченогих арб — автомобили…
— Дорогой мой, — наставительно заметил Николай Николаевич. — Все это мечты. Асфальт и электричество, в Азии, в дебрях Памира и Гиссара? Что с вами, у вас температура?
— Не сегодня, конечно, все это будет. Но это будет.
— И это сделаем мы! — подхватил Джалалов. — Мы, советские люди. Мы проложим сюда, в дикие горы, дороги, мы, выполняя веления Ленина, принесем сюда культуру…
— Может быть, будут здесь и дороги, и культура, и электричество, но когда? Я, во всяком случае, не надеюсь увидеть…
