Александр Дюма - Виконт де Бражелон или десять лет спустя
Монк приказал стеречь это место, потому что оно было наиболее удобным для внезапного нападения. За аббатством виднелись огни неприятельского лагеря, а между лагерем и. аббатством под сенью зеленых дубов вилась река Твид.
Монк превосходно изучил позицию Ньюкасла и его окрестности, не раз уже служившие ему главной квартирой. Он знал, что днем, может быть, неприятель предпримет рекогносцировку и около аббатства произойдет стычка, но ночью он не решится явиться сюда. Поэтому Монк чувствовал себя в безопасности.
Солдаты могли видеть, как он после ужина, то есть пожевав табак, заснул, сидя в кресле, подобно Наполеону под Аустерлицем, при свете ночника и луны, поднимавшейся на горизонте.
Было около половины десятого вечера.
Вдруг Монка вывела из дремоты, быть может притворной, толпа солдат, прибежавших с веселыми криками и топотом.
Генерал тотчас открыл глаза.
— Что случилось, дети мои? — спросил Монк.
— Генерал, добрая новость.
— А! Не прислал ли Ламберт сказать, что даст завтра сражение?
— Нет, но мы захватили рыбаков, которые везли рыбу в Ньюкаслский лагерь.
— Напрасно, друзья мои. Лондонские господа люди деликатные и любят поесть. Вы приведете их в дурное настроение, и они будут беспощадны к нам. Гораздо разумнее будет отослать к Ламберту рыбу и рыбаков, если только…
Генерал задумался.
— Скажите-ка мне, что это за рыбаки?
— Пикардийские моряки. Они ловили рыбу у французских и голландских берегов, их загнало сюда бурею…
— А Говорят они по-английски?
— Их старшина обратился к нам по-английски.
Генерал становился все более подозрительным.
— Хорошо, — продолжал он, — я хочу видеть этих людей. Приведите их ко мне.
Офицер отправился за рыбаками.
— Сколько их? — спросил Монк. — Какое у них судно?
— Их человек десять или двенадцать, генерал; они на голландском рыбачьем судне, как нам показалось.
— И вы говорите, что они везли рыбу в лагерь Ламберта?
— Да, и у них, кажется, хороший улов.
— Посмотрим, посмотрим, — сказал Монк.
Офицер вернулся, ведя с собою старшину рыбаков человека лет пятидесяти или пятидесяти пяти, выглядевшего крепким молодцом. Он был среднего роста, в куртке из плотной шерстяной материи; шапка была надвинута на лоб. За поясом висел большой нож. Он шел обычной матросской поступью, слегка неуверенной на суше и такой крепкой, словно каждым шагом вбивал сваю.
Монк устремил на рыбака хитрый и проницательный взгляд и долго смотрел на него. Рыбак улыбался — той полухитрой, полуглупой улыбкой, которая свойственна французским крестьянам.
— Ты говоришь по-английски? — спросил Монк на очень чистом французском языке.
— Очень плохо, милорд, — отвечал рыбак.
Ответ был произнесен быстро и отрывисто, как говорят в провинциях за Луарой, а не медленно и протяжно, как в западных и северных провинциях Франции.
— Но все-таки говоришь? — спросил Монк еще раз, чтобы хорошенько прислушаться к выговору рыбака.
— Мы, моряки, говорим немножко на всех языках, — отвечал рыбак.
— Так ты рыбак?
— Сегодня рыбак, милорд, и неплохой рыбак! Я поймал морского окуня фунтов в тридцать и множество мелкой рыбы. Из этого можно изготовить недурной ужин.
— Ты, кажется, чаще удил в Гасконском заливе, чем в Ла-Маншском проливе? — сказал ему Монк с улыбкой.
— Это правда, я с юга Франции. Но разве это мешает быть хорошим рыбаком, милорд?
— О нет, и я покупаю у тебя весь улов. Говори откровенно: куда ты вез рыбу?
— Скажу правду, милорд: я направлялся в Ньюкасл. Моя барка шла вдоль берега, когда нас заметили ваши кавалеристы и, грозя мушкетами, приказали повернуть к вам в лагерь. Так как при мне не было оружия, — добавил рыбак с улыбкой, — пришлось подчиниться.
— А почему ты ехал к Ламберту, а не ко мне?
— Не стану скрывать, милорд, если позволите говорить откровенно.
— Позволяю — и даже приказываю.
— Я ехал к Ламберту, потому что лондонские господа едят хорошо и платят хорошо, а вы, шотландцы, просвитериане, пуритане, не знаю, как вас назвать, едите плохо и платите еще хуже.
Монк пожал плечами, с трудом скрывая улыбку.
— Но скажи мне, как ты, южанин, попал к нашим берегам?
— Я имел глупость жениться в Пикардии.
— Но Пикардия все же не Англия.
— Милорд! Человек спускает судно в море, а бог и ветер несут его, куда им угодно.
— Так ты направлялся не сюда?
— И не думал!
— А куда?
— Мы возвращались из Остенде, где уже начался лов макрели, как вдруг сильный южный ветер погнал нас от берега. С ветром не поспоришь; мы пошли, куда он понес нас. Чтобы рыба не пропала, надо было продать ее в ближайшем английском порту. Всего ближе был Ньюкасл. Случай-то вышел неплохой: ходили слухи, что и в лагере и в городе народу тьма и дворяне изголодались. Вот я и направился в Ньюкасл.
— А где твои товарищи?
— Они остались на судне; ведь они простые матросы, ничего не знают.
— А ты знаешь? — спросил Монк.
— О, я! — отвечал моряк с улыбкой. — Я много шатался по свету с покойным отцом и умею на всех европейских языках назвать экю, луидор и двойной луидор. Зато экипаж слушается меня, как оракула, в повинуется, точно я адмирал.
— Так ты сам выбрал Ламберта, потому что он хорошо платит?
— Разумеется. И положа руку на сердце, милорд, признайтесь: разве я ошибся?
— Увидишь после.
— Во всяком случае, милорд, если я ошибся, так я и виноват, а товарищи мои ни при чем.
«Он очень неглуп», — подумал Монк. Помолчав несколько минут и продолжая разглядывать рыбака, од спросил:
— Ты прямо из Остенде?
— Прямехонько.
— Стало быть, ты знаешь, что происходит здесь у нас? Вероятно, во Франции и Голландии поговаривают о наших делах? Что делает человек, называющий себя королем АНГЛИИ?
— Ах, милорд, — вскричал рыбак с шумной и веселой откровенностью, вот удачный вопрос. Вы как раз попали на самого подходящего человека. Я вам все могу рассказать. Подумайте, милорд, когда я заходил в Остенде продавать наш улов, я сам видел бывшего короля: он разгуливал по берегу в ожидании лошадей, которые должны были везти его в Гаагу. Высокий такой, бледный, черноволосый, а лицо не очень-то доброе. Он, похоже, не совсем здоров; верно, голландский воздух ему не по нутру.
Монк внимательно слушал быстрый, цветистый рассказ рыбака на чужом языке; к счастью, как мы уже сказали, генерал хорошо знал по-французски.
Рыбак перемешивал всевозможные слова — французские и английские, а иногда вставлял и гасконское словечко. Впрочем, глаза его говорили за него так красноречиво, что если можно было не понять его слов, то никак нельзя было не понять выразительных взглядов.
