Джеймс Клавелл - Гайдзин
— Это неразумно, — тут же вырвалось у неё. Мысль о том, что она может лишиться своего убежища, напугала её, и слова прозвучали резче, чем ей бы хотелось.
— Прошу прощения, но как раз наоборот, — мягко возразил Бебкотт, тут же стараясь успокоить её, восхищаясь её стойкостью и заботой о Струане. — Я не стал бы этого советовать, будь это связано с риском, но переезд в самом деле был бы наиболее разумным решением. Дома мистеру Струану было бы гораздо удобнее, он получал бы больше помощи.
— Mon Dieu, что ещё я могу делать? Он не должен уезжать, пока ещё рано, рано.
— Послушайте, дорогая, — сказал Струан, стараясь, чтобы его голос звучал твердо. — Если доктор полагает, что я могу вернуться, это и вправду было бы хорошо. Это освободило бы вас и все бы упростило.
— Но я не хочу, чтобы меня освобождали. Я хочу, чтобы мы остались здесь, чтобы все было так же, как сейчас, без… без всякой спешки. — Она чувствовала гулкие удары сердца в груди и понимала, что все это похоже на истерику, но переезд не входил в её планы, она даже не задумывалась о нем. «Дура, какая же ты дура. Ты должна была сообразить, что им, конечно же, придется перевезти его. Думай! Что ты можешь сделать, чтобы помешать этому?»
Но оказалось, что мешать ничему не нужно. Пока разум её метался в поисках решения, Струан говорил, что ей не из-за чего переживать, в Поселении гораздо лучше, там она будет в большей безопасности, да и ему будет спокойнее, там десятки слуг, а в фактории Струанов полным-полно комнат, и, если она пожелает, ей отведут комнату рядом с его апартаментами, и она сможет жить там, приходить или уходить, когда ей будет угодно, и к нему она будет иметь доступ в любое время дня и ночи.
— Прошу вас, не волнуйтесь, я хочу, чтобы вы тоже были всем довольны, — заверил он её. — Вам там будет удобнее, я обещаю, а когда я поправлюсь, я…
Он схватился руками за живот, и его вырвало.
Вымыв его и дав ему снотворное, Бебкотт тихо сказал ей:
— В Поселении ему действительно будет лучше. Там у меня больше помощников, больше материалов, здесь почти невозможно содержать все в чистоте. Ему нужен… извините, но ему нужен более сильный помощник. Вы делаете для него больше, чем можете себе представить, но с некоторыми вещами его китайские слуги справятся лучше. Извините за прямоту.
— Вам не к чему извиняться, доктор. Вы правы, и я все понимаю. — Её мозг лихорадочно работал. Комната рядом с комнатой Малкольма станет идеальным решением, и там будут слуги и будет во что переодеться. Я найду портниху и закажу ей красивые платья, рядом со мной всегда будет горничная, как того требуют приличия, и там я смогу все держать в руках — и Малкольма, и своё будущее. — Для меня важно лишь то, что лучше для него, — сказала она и добавила, понизив голос, потому что ей нужно было знать: — Сколько он ещё пробудет вот так?
— Прикованным к постели и относительно беспомощным?
— Да. Пожалуйста, скажите мне правду. Прошу вас.
— Я не знаю. По меньшей мере две или три недели, возможно, дольше, и он будет не слишком подвижен месяц или два после этого. — Доктор бросил короткий взгляд на неподвижное тело на кровати. — Я бы предпочел, чтобы вы не говорили ему об этом. Это лишь понапрасну его расстроит.
Она кивнула в ответ своим мыслям, довольная и успокоившаяся: все устроилось как нельзя лучше.
— Не волнуйтесь, я не скажу ни слова. Я буду молиться, чтобы он скорее поправился, и обещаю помогать всем, что в моих силах.
Покидая её, доктор повторял про себя снова и снова: боже, какая удивительная женщина! Будет Струан жить или умрет, ему уже повезло, что его так любят.
9
Салют из двадцати одного залпа со всех шести кораблей, пришедших с флагманом и стоявших теперь на якоре у Эдо, громовым эхом перекатывался над заливом и над городом. Весь личный состав флота охватило радостное возбуждение и чувство гордости от осознания своей мощи и того, что время расплаты пришло.
— Дальше этого нам идти не придется, сэр Уильям, — ликовал Филип Тайрер, стоя рядом с ним у борта; запах кордита ударял ему в голову. Город был неогляден. Затаился в молчании. Громада замка царила над ним.
— Посмотрим.
На капитанском мостике флагмана адмирал тихо говорил генералу:
— Это должно окончательно убедить вас, что наш Крошка Вилли всего лишь надувшийся попугай, одержимый манией величия. Королевский салют может идти ко всем чертям. Нам теперь лучше смотреть в оба, пока нас не обошли с флангов.
— Вы правы, клянусь Юпитером! Да. Я добавлю это к своему докладу, который ежемесячно отсылаю в военное министерство.
На палубе французского флагмана Анри Сератар попыхивал своей трубкой и смеялся вместе с русским посланником.
— Mon Dieu, мой дорогой граф, сегодня поистине счастливый день! Честь Франции будет восстановлена посредством обычного английского высокомерия. Сэр Уильям неминуемо потерпит поражение на переговорах. Ха, никогда ещё коварный Альбион не был так коварен.
— Да. Отвратительно, что это их флот, а не наш.
— Но скоро ваши эскадры и наши заменят их здесь.
— Да. Так, значит, наше тайное соглашение принято? Когда англичане уйдут, мы забираем себе Северный остров плюс Сахалин, Курилы и все острова, соединяющие Японию с русской Аляской, а Франция — все остальное.
— Принято. Как только Париж получит мой меморандум, я уверен, он будет ратифицирован на самом высоком уровне, тайно. — Сератар улыбнулся. — Когда образуется вакуум, наш долг дипломатов состоит в том, чтобы заполнить его…
Вместе с канонадой в воздухе над Эдо разорвался и повис великий страх. Все остававшиеся скептики присоединились к толпам людей, запружавших каждую дорогу, мост и улицу: жители покидали город, прихватив с собой те немногие пожитки, что могли унести на себе — разумеется, нигде никаких колес. Все ожидали, что разрывающиеся снаряды и ракеты, о которых они слышали, но которых никогда не видели, вот-вот прольют огонь с неба, и их город запылает и будет гореть, гореть, гореть, и они сгорят вместе с ним.
— Смерть гайдзинам, — было на устах у всех.
— Скорее… дайте дорогу… скорее! — кричали люди, то тут, то там вспыхивала паника, кого-то давили под ногами, сталкивали с мостов, втискивали в двери домов, большинство же стоически продолжало двигаться вперед, но всегда в противоположную от моря сторону. — Смерть гайдзинам! — повторяли они, оставляя свои жилища.
Великий исход начался сегодня утром, едва лишь флот успел поднять якоря в бухте Иокогамы, хотя наиболее дальновидные торговцы ещё три дня назад потихоньку наняли лучших носильщиков и исчезли вместе со своими семьями и всеми ценностями, когда первые слухи о печальном происшествии и о возмущении и требованиях иностранцев, которые за ним последовали, пронеслись по городу.
